Наполеон вышел из комнаты, хлопнув дверью. Но Жозефина не сдавалась и вскоре привела к Наполеону двух рыдающих женщин.

— Сир, пожалейте нас, — голосила мадам д'Андло, — ведь я дочь Гельвеция…

Выдержать такое было невозможно, и Наполеон сказал:

— Хорошо, я прощаю его. Думаю, что акт милосердия не помешает началу моего исторического правления.

Когда две счастливые и полные благодарности женщины удалились, Наполеон спросил Жозефину:

— Надеюсь, теперь ты удовлетворена?

Конечно же, она была удовлетворена.

— Предупреждаю, — продолжил Наполеон, — больше ко мне с подобными просьбами не обращайся.

Тем не менее, благодаря Жозефине, ему придется помиловать еще несколько заговорщиков. Сначала она лично представила мужу мадам де Риффардо, сестру маркиза де Ривьера. Потом она вместе с мадам Мюрат и еще двумя императорскими сестрами, принцессами Элизой и Полиной, пришла просить о помиловании для Этьенна-Франсуа Рошелля де Бреси, Атанаса Буве де Лозье и Шарля д'Озье. Потом она умоляла помиловать Армана Гайяра. За генерала Ляжоле, не без содействия Жозефины, приходила просить его 14-летняя дочь. Она рыдала и падала перед императором на колени. Наказание всем этим людям было смягчено — за них было кому замолвить слово.

По поводу помилования братьев де Полиньяков и маркиза де Ривьера историк А.З. Манфред замечает:

«Это было сделано не без умысла; милуя адъютантов графа д'Артуа, бросившего их на произвол судьбы, он унижал тем самым брата короля».

Не повезло только герцогине де Ляфорс, приходившей просить за Костера де Сен-Виктора. Поговаривали, что решающую роль здесь сыграла ревность: Сен-Виктор в свое время был любовником одной очень популярной в то время актрисы, которой оказывал знаки внимания и Наполеон, тогда еще первый консул. Впрочем, это всего лишь слухи, ни доказать, ни опровергнуть которые невозможно.

Уже в день казни в шесть часов утра банкир Шерер прибежал, рыдая, во дворец Сен-Клу и стал умолять генерала Раппа посодействовать помилованию его родственника Франсуа Рюзийона. Вместе с ним пришли просить за этого человека еще несколько богатых швейцарцев, соотечественников приговоренного.

— Мы знаем, — говорили они хором адъютанту Наполеона, — что майор заслуживает смерти, но он отец большого семейства, и мы просим милости императора не за него, а за его детей.

Рапп направился к Наполеону и изложил тому просьбу швейцарцев.

— О ком идет речь? — спросил Наполеон.

— О Франсуа Рюзийоне, Сир.

— Он в тысячу раз опаснее, в тысячу раз виновнее, чем Жорж! — закричал император в ярости.

— Возможно, Сир, но помилуйте его, не ради него, а ради многих хороших людей, которые пострадают из-за его глупости. Ваше Величество совершит доброе дело.

— Вот, — сказал Наполеон, обращаясь к доктору Корвизару, — слышите, за кого меня держат мои адъютанты, они не боятся поучать меня.

— Сир, я не поучаю вас, — взмолился Рапп, — да и кто осмелится это делать?

— Так и быть, — кивнул Наполеон. — Но бегите быстрее, времени мало, казнь, если я не ошибаюсь, назначена на сегодня.

Так был помилован еще и Рюзийон. Как видим, Наполеон не скупился на милости. Но, как говорил известный французский моралист Клод Буаст: «Милосердие государей часто бывает только политической хитростью для снискания народной любви». Вот только милостей императора почему-то не удостоился ни один из представителей этого самого народа — одни лишь графы, маркизы да родственники богатых банкиров. Странная, но очень даже понятная избирательность…

* * *

14 июня Наполеон срочно вызвал к себе своего секретаря Бурьенна.

— Бурьенн, вы присутствовали на процессе по делу Моро с начала до конца? — спросил император.

— Да, Ваше Величество! — ответил Бурьенн. — И вы ежедневно получали от меня об этом подробные отчеты.

— Конечно, конечно, я внимательно их прочитал. Но скажите мне честно, что говорили зеваки: виновен Моро или невиновен?

— Сир, невиновен — это не совсем подходящее слово; виновен — это тоже немного не то.

— Объяснитесь!

— Я хочу сказать, что против генерала не было выдвинуто ни одного серьезного обвинения.

— Черт возьми! Я знаю. Все обвиняемые словно сговорились. Но мне с этим все и так ясно. Я сначала был против ареста Моро, но когда Буве де Лозье заговорил, мог ли я оставить его показания без внимания?

— Конечно, Сир, однако вы могли бы…

— Мог ли я предвидеть… — перебил своего секретаря Наполеон, — что этот болтун Буве де Лозье потом начнет менять свои показания? Я приказал арестовать Моро, лишь когда стало известно о его тайных встречах с Пишегрю и Кадудалем. Разве Англия не подсылала ко мне убийц?

— Сир, позвольте напомнить вам один разговор, имевший место в моем присутствии с мистером Фоксом[11]. Вы тогда сказали: «Бурьенн, от этого честного человека я узнал, что английское правительство неспособно организовать покушение на меня. Мне нравится с уважением относиться к своим врагам».

— Вот о чем вы! — воскликнул Наполеон. — Я никогда не утверждал, что какой-то английский министр может вызвать к себе убийцу и сказать: «Вот деньги и кинжал, пойди и убей первого консула». Конечно, в это я не верю. Однако нельзя отрицать, что все, кто замышлял недоброе против меня, в той или иной мере были на содержании у Англии. Разве у меня есть в Лондоне люди, которые вредили бы английскому правительству? Я веду с ними честную войну.

Потом, вернувшись к теме Моро, Наполеон сказал:

— Он обладает многими хорошими качествами. Он храбр, но ему не хватает энергии. Он вял, изнежен, в армии он жил, как турецкий паша: утром и вечером курил кальян, любил поспать, обожал вкусно поесть. Он был очень ленив и не любил учиться, ни разу он не открыл ни одной книги. С тех пор как он уцепился за юбку мадам Моро, он стал конченым человеком. На мир он смотрел глазами жены и тещи, которые и втягивали его во всякие интриги. Ну не смешно ли! Ведь это я сам склонил его к этому браку. Мне сказали, что мадмуазель Юло — креолка, и я подумал, что в ее лице он обретет вторую Жозефину. Как же жестоко я ошибся!

Бурьенну, внимательно слушавшему императора, ничего не оставалось, как почтительно кивать головой.

— Моро всегда принижал успехи моих военных кампаний, — продолжал Наполеон. — Он всегда критиковал меня и мое правительство. Все это происходило на ваших глазах, и вы видели мою реакцию. Порой он ужасно раздражал меня. Я еще говорил, что он кончит тем, что сломает себе нос о решетку сада Тюильри. Ему вбили в голову, что я завидую ему. Но чему тут завидовать? Сейчас я у власти. Что мне с ним теперь делать? Заточить его в Тампль? Но там он станет знаменем всех сторонников республики или этих глупцов-роялистов. Вокруг него опять начнет собираться весь этот подпольный сброд. Нет уж, увольте!