— Сир, я думаю, что Ваше Величество немного ошибается…

— Что значит, немного? Скажите уж лучше, что я сильно ошибаюсь. У меня всего два глаза, и я не могу видеть все. Кроме того, Моро и сам ошибается, если думает, что я испытываю чувство враждебности к нему. После его ареста я посылал к нему своих людей, но он не захотел понять моего благородства, он держался гордецом, разговаривал свысока. Потом он пошел на попятную и написал мне длинное письмо. Послушайте, каждому свое. Моро ошибся на свой счет. Чтобы организовывать заговоры против меня, нужно быть совсем другим человеком.

Бурьенн удивленно поднял брови. Это его движение не ускользнуло от императора, и он продолжил свою мысль:

— Смотрите, среди заговорщиков есть люди, которые мне нравятся. Среди них Жорж. Это человек иной закалки. Будь он со мной, он многого бы добился. Я мог бы достойно оценить его характер. Я пытался немекнуть ему, что, примкнув ко мне, он получил бы не только помилование, но и… Возможно, я сделал бы его своим адъютантом. Другие бы радовались, но ему на это наплевать. Жорж от этого отказался. Это железный человек. Он заслуживает своей судьбы. Если я не преподнесу ему урок, Англия начнет присылать сюда всех своих бандитов-эмигрантов. Но у меня длинные руки, я сумею их достать! Пусть они только посмеют…

* * *

23 июня по всем остальным просьбам о помиловании был дан отказ, и приговоренным объявили, что казнь состоится в течение ближайших 24 часов.

В понедельник, 25 июня 1804 года, в четыре часа утра две повозки, которые на языке заключенных назывались «салатными корзинами», приехали в Бисетр за приговоренными, чтобы отвезти их в Консьержери. Наблюдая отъезд своих товарищей, маркиз де Ривьер закричал им из окна своей камеры:

— Прощайте, друзья! Гревская площадь сегодня будет площадью чести!

В это время на Гревской площади сооружался эшафот. И пока дворяне один за другим получали решения о помиловании, простые бретонские крестьяне, собранные во дворе тюрьмы Консьержери, готовились к смерти, слушая призывы Жоржа Кадудаля, своего вождя. Им оставалось жить всего несколько часов.

— Мне казалось, что обычно казнят по субботам? — спросил одного из охранников Костер де Сен-Виктор.

Усатый охранник не проронил ни слова, и Костер де Сен-Виктор повторил свой вопрос.

— Иногда это делают и по понедельникам, — ответил, наконец, охранник.

— А казни происходят в четыре часа пополудни? — снова спросил Костер де Сен-Виктор.

— Иногда и раньше, — последовал ленивый ответ.

— Не могли бы вы пока принести мне бритву?

— Бритву? — удивился охранник.

— Да, бритву, — спокойно подтвердил свою просьбу Костер де Сен-Виктор, — но не думайте, что это для того, чтобы перерезать себе горло. Даю вам честное слово, что у меня нет и таких мыслей. Я что-то совсем зарос и просто хотел бы подравнять бороду. Уверен, что там будут знакомые мне женщины.

— Месье, — перебил его Девилль, — скоро нам всем подравняют бороды.

— Я знаю, мой друг, — весело ответил ему Костер де Сен-Виктор, — но, боюсь, они нас побреют слишком коротко.

Жорж Кадудаль в это время поинтересовался у начальника охраны:

— Будут ли помилованы мои офицеры?

Услышав отрицательный ответ и последовавшие за этим объяснения, он гордо перебил отвечавшего офицера:

— Не будем больше об этом, какой смысл.

Часы на городской Ратуше пробили половину двенадцатого. 12 приговоренных к смерти были готовы отправиться в свой последний путь. Все они были в кандалах. Их быстро погрузили на три больших повозки. Рядом с каждым находились священник и солдат охраны. Мрачный кортеж двинулся в сторону Гревской площади, где его уже давно ждала огромная толпа парижан, жаждавших посмотреть на готовящееся кровавое представление.

Жорж сидел в первой повозке вместе со своим кузеном Пьером, Мишелем Роже и Луи Пико, своим бывшим слугой. Казалось, он был совершенно спокоен. Уже на площади, обращаясь к палачам, он сказал:

— Господа, вам, надеюсь, сообщили, что я хотел бы умереть первым. Я должен показать пример другим. Продемонстрируйте потом мою голову моим товарищам, пусть они не думают, что я их переживу.

Когда палач поднял его отрубленную голову, чтобы показать ее присутствующим, все увидели, что она презрительно улыбается. Произошло это в 11 часов 55 минут.

Пьер Кадудаль взошел на залитую кровью плаху после Жоржа. Потом наступила очередь Луи Пико, затем и всех остальных, кто приехал в двух первых повозках. Вскоре восемь приговоренных уже были обезглавлены, оставались еще четверо: Девилль, Костер де Сен-Виктор, Лемерсье и Луи Дюкор, вышедшие из третьей, чуть задержавшейся в дороге повозки. Согласно инструкциям, данным палачам, Костер де Сен-Виктор должен был быть казнен последним. Не теряя самообладания при виде гибели одного за другим своих товарищей, он и в столь драматических обстоятельствах нашел место шутке:

— Господа! — обратился он к палачам. — Что-то солнце начинает припекать, покончим с этим побыстрее, прошу вас.

Потом он сделал несколько шагов к эшафоту. Его красивое лицо в последний раз повернулось в сторону Тюильри.

— Какая жалость! Такой красивый мужчина! — послышались женские вздохи.

— Да здравствует король! — закричал Костер де Сен-Виктор и сам бросился под нож, уже оставивший без головы 11 человек.

То ли по небрежности палачей, то ли каким-то чудом его голова упала не в специальную корзину, а на землю. Некоторые свидетели — им можно верить или не верить — потом утверждали, что пока она катилась, его губы продолжали шептать какие-то слова.

Казнь длилась 27 минут. После ужасных 1793 и 1794 годов никто еще не видел, чтобы за один день на эшафоте было пролито столько крови. Несмотря на охватившее парижан чувство ужаса, уже вечером все улицы и аллеи парков были полны элегантно одетыми людьми, которые только и говорили, что о мужестве, продемонстрированном Жоржем и его товарищами.

* * *

Судьба генерала Моро после казни главных заговорщиков сложилась самым замысловатым образом.

Узнав о приговоре, Фуше явился к Наполеону и заявил:

— Ваше Величество, разве вы желаете спать на штыках?

— Почему? — удивился император. — Я люблю мягкие перины.

— Тогда следовало бы учитывать силу народного мнения, — сказал Фуше. — Оно более влиятельно, нежели вы полагаете. С такими людьми, как Моро, нельзя идти наперекор нации. Если ошибка допущена, ее надо исправить. Умейте слушать ропот французов!

— Моро лично виноват передо мною, — ответил Наполеон, — а Францию и ее мнение представляю я. Только я.

— Сир, Моро тоже представитель Франции, причем далеко не последний. Он не может сидеть в тюрьме, как обычный воришка. Даже находясь в заключении, он будет очень опасен.