Для начала Склянский отправил его из Москвы "подальше", продавив назначение на корпус в Западном военном округе, куда как раз прибыл товарищ Тухачевский. Тоже не подарок, учитывая, что Михаил Николаевич Макса Давыдовича не то, чтобы недолюбливал, но относился к Кравцову с прохладной настороженностью, не понимая, очевидно, кто он и "зачем здесь". Однако имелись и приятные моменты, командир корпуса сильно сократившейся РККА — фигура, а не просто так, "погулять вышел". Да и Тухачевский — это еще не весь округ. Начштаба у "Красного Бонапарта" служил Иван Глудин, с которым Кравцова связывала давняя и притом взаимная приязнь, и других знакомцев среди командного и политического состава округа хватало. Опасения же Тухачевского оказались не напрасны. Не прослужив "на корпусе" и пяти месяцев, Макс был назначен заместителем командующего.

Ходить под Михаилом Николаевичем оказалось весьма любопытно. Тухачевский был умен, если не искать более сильных эпитетов. Ярок, разнообразен, неоднозначен. Интересен, как человек и командир, неординарен в роли политического авантюриста. Впрочем, похоже, что и Тухачевский вполне оценил своего неожиданного заместителя. Понял, что не стучит и не подсиживает, и в свою очередь без суеты поддержал, когда кто-то из "красных партизан" попробовал организовать на Кравцова персональное дело. Бывшие офицеры — да еще из эсеров — начинали вызывать в армии уже не глухое раздражение, а открытое недовольство: бывшие унтеры и рядовые запасных полков начинали строить свои "блестящие военные карьеры" мирного времени, что предполагало, среди прочего, устранение реальных конкурентов любыми — пусть даже и самыми решительными — средствами. Однако кто-то другой — и кто бы, спрашивается, это мог быть? — не только радел о Максе, заботился о нем и защищал, но и вел "свою фигуру" недрогнувшей рукой от должности к должности, словно прогонял сквозь строй, нигде не позволяя, впрочем, осесть, обжиться, обзавестись друзьями и прочными связями. Сначала, корпус в Минске, затем Смоленск, и вдруг раз, и Кравцов — взлетев в небо Республики фейерверком — получает округ. То есть, не заместителем идет к "заслуженному товарищу", не начштаба или помощником, а именно командующим. И не просто на округ — округов хоть и немного, но и не мало — а на такой, что голова закружилась, едва прочитал приказ. Первый советский военный Округ — это не кот насрал, а высокая честь и тяжелые обязанности, легко конвертируемые в обязательства, по которым еще платить и платить.

Ленинградский округ Макс принимал у Гиттиса, с которым до этого был знаком лишь шапочным порядком. Но процедура близкого знакомства и не предполагала.

"Командование сдал, командование принял!" — все как всегда, все как везде. Армия — армия и есть со всеми своими Pro et Contra.

Зато Серебряков встретил "как родного", — точно старые друзья, — хотя в Гражданскую всего лишь "приходилось изредка встречаться". Служили вместе — вот, собственно, и все. И никакими особыми "знаками" их мимолетные рабочие отношения на самом деле отмечены не были. И все-таки председатель Петросовета не ограничился формальной вежливостью, принятой на определенном уровне начальствования. Обнял нового командующего и разулыбался, припомнил к слову предыдущую встречу в Москве и, по-видимому, не зря. Тогда, как и теперь у этих вот "отношений" имелся определенный подтекст, понятный лишь в контексте непростой истории молодого советского государства. Впрочем, времена меняются и никогда не повторяют пройденного, как неоднократно учили нас товарищи диалектики. В одни и те же воды, два раза не войти… Как ни крути, а хорошо сказано. Но, главное, верно: тогда, почти два года назад, в небесах Республики собиралась неслабая гроза очередного политического кризиса. Впрочем, всего лишь одного из многих, да еще и при живом Ильиче, что уже совсем не мало. Нынче же, если не прибегать к вычурным эпитетам, наступило неожиданное затишье. Перед бурей или, напротив, после грозы, покажет время, но coup d'état[20] Каменева и Сталина провалился. Смены политической власти не произошло — Фрунзе, Сокольников и Рудзутак аккуратно, но твердо поддержали Троцкого и Серебрякова — и Кравцов неожиданно получил округ. Возможно, лояльность Макса не обсуждалась, поскольку принималась по умолчанию, но так на самом деле сложились обстоятельства. Куда он, на хрен, денется с подводной лодки? Оттого, по-видимому, и Серебряков выглядел более чем дружественным, но вот Григорий Еремеевич Евдокимов — секретарь Ленинградского губкома — смотрел зверем, словно не только доподлинно знал, что Кравцов — "вражина", но и догадывался, кто на самом деле уложил в дубовый гроб его любимого патрона и бывшего питерского вождя по совместительству.

А вот Молотов, о близости которого к Сталину не знал только "ленивый и нелюбопытный", как ни в чем не бывало, зазвал на обед, где Полина и Рашель устроили диспут о НЭПе и партийной этике и на этой почве едва ли не сразу подружились. Хотя и не сошлись во мнениях ни разу. Рашель отстаивала точку зрения Троцкого о роли финансовых инструментов в управлении хозяйством Республики, а Жемчужина склонялась — вероятно, не без влияния супруга — к директивно-распределительной системе, составлявшей ядро позиции левых. Сталин и Каменев резко выступали против расширения экономической экспансии капитала, грозившей, по их мнению, скорым политическим — и, возможно, даже военным — выступлением против власти Советов. И вполне справедливо указывали на расцветшую в последнее время "устряловщину"[21], не говоря уже о "возвращенчестве" и заигрывании со спецами. Признаться, во всем этом для правоверного коммуниста, и впрямь, виделись признаки пораженчества, и ощущалось отступление от идеалов, включая моральное разложение, комчванство и рвачество. Но, следовало иметь в виду, на что и указала в ходе "острой, но конструктивной дискуссии" Рашель Кравцова, что построение социализма в одной отдельно взятой стране — не есть дело простое и понятное с первого взгляда[22]. Пути развития Революции в бедной, неграмотной, да еще и разоренной войной стране, не прошедшей к тому же наподобие других европейских государств горнила модернизации, оставались неведомыми и представлялись, как минимум, неоднозначными. Так что женщинам было о чем поговорить, но вот мужчины ограничились обсуждением сухой прозы жизни. Северная Коммуна являлась ведь, как ни крути, индустриальным сердцем Союза ССР, и кому, как не председателю Совета Народных Комисаров Северной Коммуны Молотову было знать о том, как "бьется" это сердце.