— А о чем ты больше всего скучала?

— О твоем молчании, — сказала я, не задумываясь.

Он посмотрел на меня. Его пальцы помедлили потянуть за шнурок, чтобы развязать бантик.

— Мое молчание, — повторил он.

— Я не могу читать твои мысли. Ты даже не представляешь, Билл, насколько это здорово!

— Я надеялся, что ты назовешь что-нибудь другое.

— Ну, обо всем этом я тоже скучала.

— Тогда расскажи мне об этом! — предложил он, стягивая с меня носки и пробегая пальцами по бедрам, чтобы стащить с меня трусики.

— Билл! Я стесняюсь, — запротестовала я.

— Сьюки, со мной можно не стесняться. Со мной меньше, чем с кем бы то ни было иным. — Он встал, снял с меня рубашку и потянулся, чтобы расстегнуть лифчик, пробегая пальцами по следам, которые оставили на коже бретельки, чтобы переключить внимание на мою грудь. Сам он одновременно ногами стаскивал с себя сандалии.

— Я попробую, — сказала я, глядя в пол.

— Раздень меня.

Ну это-то я могла сделать. Я быстро расстегнула на нем рубашку, выправила ее из-за пояса и скинула с плеч. Потом расстегнула пояс и начала расстегивать пуговицу на брюках. Она была тугой, и мне пришлось попотеть. Я готова была зарыдать, если пуговица наконец не подастся. Я чувствовала себя неуклюжей и неумелой. Он взял мои руки и положил себе на грудь.

— Медленнее, Сьюки, тише, — сказал он, и голос его был мягким и дрожащим. Я расслабилась почти осязаемо дюйм за дюймом и начала гладить его грудь, как он делал это с моей, завивая волоски вокруг своих пальцев и нежно пощипывая его плоские соски. Его рука легла мне на затылок и мягко надавила. Я и не знала, что мужчинам такое нравится, но Биллу нравилось несомненно, так что я уделила равное внимание и второму соску. Пока я занималась этим, мои пальцы возобновили сражение с пуговицей, и на сей раз она легко расстегнулась. Я потянула брюки вниз, и запустила пальцы внутрь трусиков.

Он помог мне забраться в ванну, вода пенилась вокруг наших ног.

— Искупать тебя сперва? — спросил Билл.

— Нет, — тихо ответила я. — Дай-ка лучше мыло мне.

Следующим вечером мы с Биллом завели разговор, который выбил меня из колеи. Мы были в его кровати, огромной, с резными изголовьями и новеньким матрасом Рестоник. Простыни были в цветочек, как и обои, и я вспомнила, как поинтересовалась, потому ли ему нравятся нарисованные цветы, что он не может их увидеть живыми, по крайней мере, как их предполагается видеть… при дневном свете.

Билл лежал на боку, глядя на меня. Мы ходили в кино. Биллу ужасно нравились фильмы про пришельцев. Возможно, эти космические создания вызывали у него какие-то родственные чувства. На сей раз фильм был настоящей стрелялкой, почти все пришельцы были уродливыми, отвратительными, склонными к убийству. Он возмущался этим все время, пока мы ужинали и возвращались к нему. Я порадовалась, когда он предложил мне попробовать новую кровать.

Я была первой, кто лежал с ним на ней.

Он смотрел на меня, что, как я уже поняла, ему нравилось. Может, он слушал, как бьется у меня сердце, ведь он мог слышать то, чего не слышала я. Может, он смотрел на то, как бьется мой пульс, ведь он мог видеть то, чего не видела я. Наш разговор начался с фильма, который мы посмотрели, перешел к ближайшим окружным выборам (Билл хотел попробовать зарегистрироваться для голосования), затем к нашему детству. Я понимала, что Билл отчаянно пытается вспомнить, что это значит — быть обычным парнем.

— Ты когда-нибудь играла в «покажи-ка мне» со своим братом? — спросил он. — Теперь-то это считается нормальным, а я никогда не забуду, какую трепку задала мама Роберту, когда обнаружила его с Сарой в кустах.

— Нет, — ответила я, стараясь сказать это нормально, но лицо напряглось, а в животе шевельнулся комок страха.

— Ты не говоришь правды.

— Говорю, — я смотрела на его подбородок, пытаясь придумать что-нибудь, чтобы переменить тем разговора. Но Билл был весьма настойчив.

— Значит, не с братом. А с кем?

— Я не хочу говорить об этом. — Мои руки сжались в кулаки, и вся я замкнулась.

Но Билл терпеть не мог уклонений. Он привык, что люди говорят ему все, что он хочет знать, ибо привык использовать свои чары, чтобы сделать по-своему.

— Расскажи мне, Сьюки. — Его голос был упрашивающим, а глаза — два озерца любопытства. Он провел пальцем по моему животу, и я вздрогнула.

— У меня был… забавный дядюшка, — сказала я, чувствуя, как на губах возникает привычная улыбка.

Он поднял брови, не поняв смысла сказанного. Я стала говорить по возможности отстраненно:

— Взрослый мужчина, родственник, который приставал к своим… к детям в семье.

Его глаза вспыхнули. Он сглотнул, я видела, как дернулся его кадык. Я усмехнулась ему. Мои руки откинули волосы с лица. Я уже не могла остановиться.

— И кто-то сделал с тобой такое? Сколько тебе было?

— Ну, все началось, когда я была совсем маленькой. — Я ощутила, как ускоряется дыхание, сердце бьется быстрее, признаки паники, в которую я всегда впадала, когда вспоминала об этом. Колени согнулись и сжались. — Думаю, мне было пять, — пробормотала я, говоря все быстрее и быстрее. — Он никогда не… не трахал меня, но делал другое… — Мои руки дрожали перед глазами, я пыталась заслониться ими от взора Билла. — А хуже всего, Билл, хуже всего, — продолжала я, не в силах остановиться, — что каждый раз, когда он приходил, я знала, что он сделает, потому что могла читать мысли! И я ничего не могла сделать, чтобы что-то изменить! — Я закрыла рот руками, чтобы заставить себя замолчать. Мне не стоило говорить об этом. Я повернулась на живот, чтобы спрятаться, и тело мое было совершенно жестким.

Спустя долгий промежуток времени, я ощутила, как холодная рука Билла легла мне на плечо. И осталась там, утешая.

— Это было еще до того, как погибли твои родители? — спросил он обычным спокойным голосом. Я все еще не могла смотреть на него.

— Да.

— А ты говорила маме? Она ничего не сделала?

— Нет. Она решила, что у меня на уме только гадости, или что я стащила из библиотеки книжку, из которой узнала про то, про что, по ее мнению, не должна была еще знать. — Я могла вспомнить ее лицо, обрамленное волосами на два тона темнее, чем мои. Ее лицо исказилось от отвращения. Она была из очень консервативной семьи и считала, что публичное проявление привязанности или упоминание о том, что сама считала неблаговидным, было совершенно недопустимо. Странно, что она и мой отец казались счастливыми, — сообщила я своему вампиру. — Они были настолько разными. — Тут я поняла, насколько нелепым было мое высказывание. Я перевернулась на бок. — Как будто мы не разные, — сказала я Биллу и попыталась улыбнуться. Лицо Билла было совершенно спокойным, но я заметила, как дернулся мускул на шее.