Их ратная выучка не уступала искусству наездников-касогов, лучших из лучших, кто вошел в старшую дружину пщы Тагира. А чешуйчатая броня врага была немногим крепче русской кольчуги – и тот и другой доспех можно было прошить таранными копейными ударами, прорубить узкими чеканами, пробить мечами… Разве что последние по большей части сжимали в руках русы. А вот касоги сражались верткими, более быстрыми саблями, не наносящими, впрочем, столь серьезного урона, как тяжелые прямые клинки.

И правда защитников Тмутаракани, сражавшихся за свою землю и близких, была выше правды захватчиков, шедших грабить и насиловать под благовидным предлогом мести за убитого сына и поруганную дочь вождя. Размен павших в лютой сече русов шел два к трем по отношению к поверженным касогам, но тех-то было едва ли не вдвое больше! А на острие клина катафрактов прорубились к русскому знамени лучшие воины врага, прокладывая дорогу к Ростиславу своему вождю – Тагиру. Единственному, кто действительно желал отомстить… Отцу, не сумевшему прямо посмотреть в глаза обесчещенной дочери и горько – пусть и прячась от всех – скорбящему по погибшему сыну. Ему, запомнившему его маленьким, беззащитным и добрым, было все равно, что, повзрослев и возмужав, Даур сам не раз отнимал жизнь и погиб в справедливом поединке. Но разве для родителя, всю жизнь видящего своего ребенка маленькой, прекраснодушной крохой, разве есть ему дело до того, что взрослым тот вершил зло? И разве для него будет справедливой любая его гибель?! Потому-то теперь Тагир и стремился к предателю, коего он принял как родного зятя, к человеку, разбившему сердце дочери и допустившему убийство сына!

Но Ростислав Владимирович дрался в этот день как никогда. И сейчас, разя врагов «колдовским» харалужным клинком, он вложил в этот бой всего себя, всю свою боль за не очень-то и долгую жизнь. Скорбь по рано ушедшему отцу, обиду на несправедливость, а позже и прямое предательство дядьев, лишивших его законного права участия в лествице. Боль от уже собственного предательства верной и истинно любимой жены… Пусть Ланка в конце концов и примирилась с мужем на супружеском ложе, но измену ведь уже никак не вычеркнуть из жизни, разве что только простить… Сама жизнь Ростислава принуждала его к борьбе, раз за разом проверяя на прочность очередной бедой. Не всегда он боролся с ней, сопротивлялся – иногда было проще сбежать, или отступить, или подчиниться. Но сегодня он бился! Как некогда бился за людей, принявших его князем и верящих ему, за собственную семью – и меч в руке Ростислава молнией разил врагов! Уже пятеро их легло к копытам верного коня. И так продолжалось, пока новгородский харалуг его клинка не скрестился с собратом, сжимаемым рукой Тагира.

– Предатель!!!

Рев касога совпал с широким ударом, который князь принял на уже изрядно посеченный щит.

– Это ты восстал против меня!

Ростислав яростно рубанул в ответ сверху вниз, привстав на стременах. Тяжести его удара хватило бы, чтобы разрубить противника до пояса, но Тагир, опытный воин, принял вражеский клинок на плоскость своего меча, развернув тот плашмя вниз. Тут же послав коня вперед, касог оказался сбоку русича. Ударив его щит в щит, он уколол мечом в открывшуюся брешь. В момент атаки пщы злобно прошипел сквозь стиснутые зубы:

– Ты обесчестил мою дочь!

Князь откинулся в седле назад, одновременно сбив щитом когда-то подаренный им же клинок, – и тут же уколол в ответ:

– Но это ты подложил ее мне хмельному!

Меч Ростислава пронзил лишь воздух – Тагир вновь послал коня вперед и тут же его развернул. Касог занял удобную позицию сзади сбоку русича и сам мощно рубанул сверху вниз, вложив в удар всю силу. Князь едва успел подставить под атаку врага щит, с оглушительным треском разлетевшийся на куски!

– Ты позволил убить моего сына!!!

Харалуг сверкнул белой разящей молнией, нацеленной в горло своего прошлого хозяина…

– И он заслужил свою смерть!!!

Резко нырнув под прогудевшую над головой сталь, Ростислав распрямился, одновременно точно уколов врага снизу вверх под подбородок. Светлая сталь вошла в гортань несостоявшегося тестя без сопротивления, и лишь острие меча царапнуло о сталь шлема, выйдя сквозь затылок…

– Бей!!!

Русичи-гриди, вместе с телохранителями Тагира окружавшие место схватки и вместе с ними в нее не вмешивающиеся, по кличу князя ринулись на врага с удвоенной силой. Ведь их вождь победил, а предводитель мятежников повержен! Касоги же, ошеломленные гибелью пщы, наоборот, пали духом и пропустили момент атаки. Вскоре их знамя пало всего в нескольких шагах от тела Тагира…

Это стало переломным моментом схватки на левом крыле – приободрившиеся тмутараканцы усилили напор и всерьез начали теснить противника. Но гибель вождя и его личной дружины сказались также и в центре сражающихся армий.

Ворон не видел кипящей схватки между пешцами, а ведь там было на что взглянуть! Огромная масса фекьолов, втрое превосходящая числом ополчение русов, накатила на клин построившихся впереди варягов, как неотвратимая морская волна – та, что сметает и перемалывает в своем потоке… Но, кажется, варяги даже не тронулись с места, даже на полшажка не отступили! Стена их щитов устояла в самые тяжелые, первые секунды вражеского удара – и тут же клин наемников-северян неотвратимо двинулся вперед, пусть медленно, но верно прорубая себе дорогу среди касогов.

Приободренные примером варягов, плотным строем встретили накатившего врага и ополченцы. Две массы людей схлестнулись, и по линии сшибки бешено застучали о плоть и дерево топоры и сабли. И, несмотря на многочисленность фекьолов, тмутараканцы выстояли – пусть и благодаря клину северян, словно волнорез рассекший массу пешцев-касогов. Но приходилось тмутараканцам тяжко – слишком много было свирепых касогов, слишком бешено они бросались в бой, уверенные в скорой победе!

Падение стяга Тагира в корне изменило настрой фекьолов. Еще мгновение назад яростно рубившиеся, даже не допускавшие мысль о поражении, спустя пару ударов сердца они дрогнули, ослабили натиск. И в этот миг варяги, точно уловившие перелом в битве, бешено заорали в две с половиной сотни уцелевших в схватке глоток:

– Святой Ола-а-а-аф!!![72]

Удар клина северян, ветеранов византийской варанги, опрокинул центр фекьолов. Следом за ними воевода Порей двинул в атаку и ополчение – новгородский сподвижник Ростислава, он прибыл на помощь к князю из Корчева, где был до того посадником.

И в тот момент, когда еще ничего не было решено, когда касоги еще имели шанс переломить ход битвы, с правого крыла на них обрушился поток стрел. Остатки фаланги урманина перестроились в два, а где и в три ряда, взяв в руки обычные копья, и прикрыли собой лучников от любой возможной атаки. Те же, в свою очередь, стали густо засыпать стрелами бездоспешных фекьолов, и если бы не их щиты, то напрочь выкосили бы ближние к себе ряды.