– Это сатира, – сказал Онгора раздельно, словно Роблс был туг на ухо и глуп, – написанная именитой особой, которая останется анонимной, и написанное мною к ней вступительное письмо. Я также останусь анонимным.

– Произведения двух никто, – сказал Роблс. – Получиться должно было очень большое ничто. – Он посмотрел на листы сатиры. Написано тщательно, разборчиво, спасибо и на этом. – О чем же сатира? – спросил он.

– Ты иногда печатаешь эпизоды бывшего солдата и дилетанта про бред старика, вообразившего, будто он живет в дни рыцарства. – Брови Онгоры поднялись в манерном изумлении. – Может быть, портрет списан с тебя?

Роблс пропустил последнее мимо ушей.

– Вы подразумеваете Сервантеса? – сказал он. – Я бы поостерегся. Его эпизоды очень популярны. Если вы надеетесь вызвать смех по его адресу, лучше отпускайте свои шпильки у себя дома.

– Популярны у кого? – сказал Онгора. – У невежд, студентов, пьяниц и всякого сброда. Многие даже не могут купить его бредовые сказочки.

– Не только, – ровным голосом сказал Роблс. – Даже императору известна его популярность. Признание, от которого вы не можете отмахнуться.

Онгора сердито покраснел.

– Мимолетная мода и ничего больше. Новейшая прическа всего лишь, и это понятно всем, как высокого рождения, так и низкого.

– Мне будет любопытно посмотреть, чем это обернется, – сказал Роблс. – Если сатира неплоха, она даже может добавить Сервантесу популярности.

Онгора улыбнулся:

– Сомневаюсь, что результат будет таким. – Повернувшись, он вышел из печатни.

Роблс теперь задумался над тем, на какой вред нацелена сатира. Кто ее написал? Он посмотрел рукопись, иногда улыбаясь. Ну да, тут были насмешки. Но вред? Скорее уж она раздует огонь популярности Сервантеса. Затем он взял открытое письмо, которое, по словам Онгоры, написал он.

А, да, тут яда хватало. Вот фраза, извещающая читающих, что Сервантес – рогоносец. Другая фраза высмеивает искалеченную руку Сервантеса. То есть, если предисловие соединить с сатирой, нападки становятся чудовищными, немилосердными. Да, сатира заденет Сервантеса не больнее ферулы учителя, но вступительное письмо Онгоры окажется подлинным бичеванием.

Так должен ли он его печатать?

Выбора у него не было. Он уже взял плату. И он давным-давно решил, что стоит ему начать формировать мнения о высоких идеалах и чаяниях авторов, которые приходят к нему, а также об их сочинениях, как ему вскоре придется закрыть печатню. А если вырвать у человека язык, он набросится на тебя со шпагой. Если не дать повода привлечь тебя к суду за напечатание крамолы или счесть тебя колдуном за напечатание лунных заклятий на трех-рогих жабах либо богохульником за напечатание опровержения догматов Церкви, то всякий помешанный может оплатить ему печатание любого бреда. Если зарабатывать на жизнь ему приходится, давая ход чужим мнениям, да будет так.

Но, конечно, для Сервантеса это будет катастрофой, он же возлагает такие надежды на эти эпизоды. Если сатира найдет успех, ее анонимный автор станет знаменитостью через неделю. Таверны будут содрогаться от насмешек и злорадного хохота, театральные шуты будут зачитывать сочнейшие инвективы в предостережение зрителям, а в гостиных сплетники будут пускать слюни над подробностями. Онгора, бесспорно, затеял ловкую интригу, которая с легкостью может превратить Сервантеса в жалкую никчемность.

Мне следует предупредить его, думал Роблс. Хотя бы у него будет время подготовить защиту. Но и это опять-таки шло вразрез с его принципами. Если он начнет становиться на ту или иную сторону в войне памфлетов, бушующей в новой столице, тогда его ремесло превратится в пособничество. Следовательно, он должен напечатать эти оскорбления своему другу. Это будет приватной бурей, а не публичной ссорой, которую, видимо, намеревается устроить Онгора.

Но почему, дивился Роблс, этот молодой человек брызжет таким ядом в Сервантеса? Почему он не может удовлетвориться своими перед ним преимуществами? Ни к чему хорошему это привести не может. Он подумал о Сервантесе. Судьбы выбрали этого долговязого невоспетого военного героя, чтобы на нем отрабатывать всяческие свои удары. Его неколебимый юмор – вот, наверное, причина, почему он осаждаем столькими бедами. Роблс занялся рукописями. Теперь они стали рабочим материалом. Он взял листы и начал их раскладывать.

Час спустя он сделал открытие. Порылся в коробке с расписками и заказами. Не потребовалось много времени, чтобы найти запись изящным почерком. Всем известный герб. Он изучил запись и взял лист сатиры – тот же почерк. Он знал, что все получившие образование руки пишут схоже. Однако почерк сатиры был особенно изящным. И теперь он знал анонимного ее автора. И прикинул, почему Онгора не озаботился лучше оградить его анонимность. Может быть, у Онгоры не было времени откладывать, подумал Роблс. А может быть, его исходная гнусность уже не могла оставаться долее скрытой. Это она не соглашалась выжидать.

Хохот и унижение

И вот неделю спустя, когда Педро отправился на свою обычную прогулку по нижним кварталам, его встретили, как ему сначала показалось, приятный разгул веселья и добрый хохот. В то утро ему не понадобились занимательные байки, заранее приготовленные для соседей и разных партнеров в обменных сделках. Всеми овладело добродушное веселье, подумал он. Вот хозяйка пекарни – она не просто начала смеяться, увидев меня, но и продолжает, пока я с ней здороваюсь, и все еще хохочет, скрываясь за углом. Он опасливо осмотрел себя. Потешное пятно от похлебки? Надетые задом наперед штаны? Он решительно вошел в лавку мясника и громким дружеским приветствием оповестил о себе. Мясник и его подручный посмотрели на него иронически, будто прикидывая что-то. Он близко знал обоих и рассчитывал обменять в меру подтухшего фазана на говядину или баранину. Но опять, стоило ему открыть рот, как они оба судорожно захехекали.

– Друг Педро, – сказал мясник, – предупреди-ка своего делового партнера, автора, что нам, если еще какие-то его создания оживут и заявят свое право на существование, придется построить для них новый город.

– И назвать его Фантазиополисом, – поддержал подручный.

– И что ему придется строчить целый век, чтобы заселить его.

– И что ему надо написать себе другую жену и обеспечить себе двойные рога!

При последних словах они начали так давиться хохотом, что, понял Педро, продолжать разговор было бы бесполезно. Он попятился к порогу и вышел из лавки. Уж не попал ли я в мир снов, спросил он себя. Почему все так веселятся? В пекарне пекарь опередил его и сказал, прежде чем он успел поздороваться:

– Подстегни Сервантеса, чтобы поторопился со своей книгой, не то его персонажи допишут за него. – А затем с серьезностью, озадачившей Педро еще больше, добавил: – Скажи-ка, а писать комедии и правда так просто? Может, мне на досуге начать подрабатывать комическими романами? Как по-твоему?