Были и собеседования, и фотосессии, и постановочные репетиции, и банкеты, и вечер с участием жен и мужей в местном ресторане, отделанном в стиле «кантри-вестерн». Четыре дня и три ночи пролетели незаметно. За все время я спала от силы часа три подряд.

Во время моего собеседования кто-то из жюри спросил:

– Когда этот конкурс закончится и вы вернетесь домой, о чем бы вам хотелось иметь возможность сказать: «Да, я этого добилась»?

– Ну, это легко. Мне бы хотелось знать, что я справилась с финальным танцем и удержалась на шпильках.

Судья рассмеялся, так и не догадавшись, что я не шучу.

В финале я, посмотрев в зал, увидела детей, сидящих рядом с Дейл и Лори. И меня переполнило чувство признательности за всю любовь и поддержку, которой благословил меня Бог. Я понимала, что моя личность никак не связана с результатами конкурса. Я – возлюбленная дочь Бога, который дал мне сыграть роль в жизни всех этих дорогих мне людей. Мне вспомнилась Карен и ребенок, которого она носила. Долго ли мне суждено играть свою роль в жизни этих двоих? Я не знала.

Конкурс закончился, я была готова вернуться домой. Не могу вспомнить даже, кто победил, – знаю только, что это была не я. Мне просто хотелось вернуться в Каспер, к жизни, дарованной мне там Богом. Я по-прежнему носила корону Вайоминга, но, что гораздо важнее, знала, что подчинилась Богу и сделала все, что в моих силах. Я поняла, что участия в конкурсах больше не будет – и я освободилась. Мой звездный час, «миг увенчания», пришел не на сцене, – он настал в небесах, на борту самолета. Этот опыт вызвал у меня чувство благодарности за мою простую жизнь вместе с семьей и помог острее, чем когда-либо, осознать, что повсюду, где я только ни появлялась, я носила венец жизни и была посланницей моего Небесного Отца.

Пока мы ехали домой, я думала о Карен и о новой жизни, что росла в ней. Когда мы вернулись в Каспер, нам с Элом понадобилось принять решение, способное изменить всю нашу жизнь.

Я никак не могла отделаться от мысли, что опекунство с его временным характером – не лучший вариант для малыша. Каково будет при этом ребенку? Захочет ли Карен, чтобы я на протяжении долгих лет возила своего подопечного к ней в тюрьму? Должна ли я буду рассказать ему всю печальную правду?

После нескольких дней поездки мы прибыли домой. Шел август, первым делом предстояло закупиться к школе. Мы с Элом отложили пугающий разговор еще на неделю.

Наконец время пришло. В субботу утром Эл заговорил первым.

– Я тут подумал: по-моему, временная опека – не лучший выход для малыша, – сказал он за чашкой кофе. – Разве это опора для ребенка?

Я вздохнула с облегчением, услышав в мыслях Эла отголоски своих.

– Все будет по-другому, если мы усыновим малыша, – сказала я. – Так у приемных родителей есть на него все права, а опеки могут лишить. Не хотелось бы мне, чтобы у нас снова забрали ребенка, – у меня заколотилось сердце при мысли о том отчаянии, с которым я спорила с сотрудницей Управления, умоляя защитить Ханну, но меня не слушали. В жизни Ханны я не занимала хоть сколько-нибудь юридически значимого места, разве что была матерью в патронатной семье, где она жила.

Эл кивнул. Минуту мы сидели молча.

– И… что думаешь насчет усыновления? – спросила я.

– Это единственное условие, на котором мы могли бы взять ребенка.

– Значит, если Карен согласится, мы так и сделаем? Вот только нужно ли это нам… А если откажемся? Тогда Управлению придется искать ребенку приемную семью?

Выражение лица Эла не изменилось. Он задумался.

– Да, придется, – сказал он наконец. – Но мы уже знаем, как они ищут. Малыш будет скитаться по семьям, пока его кто-нибудь не усыновит. Не уверен, что тут лучше, – мы оба с досадой вздохнули.

Мы так и сидели в кухне и потягивали кофе.

– А что думаешь ты? – спросил Эл, глядя мне в глаза.

Я разволновалась. Давило бремя необходимости решать. Борясь со слезами, которые напомнили мне, что исцеление еще не завершилось, я ответила:

– Мы пытались защитить Ханну, но это было не в нашей власти. Мы ничего не могли поделать. А если мы усыновим этого малыша, то будем его полноправными представителями по закону. Мы не только станем нести за него ответственность. Мы сможем защитить этого ребенка, – страсть переполняла мое сердце, звучала в словах. – Мы не смогли спасти Ханну, но этого малыша смогли бы. А это ее брат или сестра.

Подперев подбородок ладонью, Эл произнес, глядя на меня:

– А ты отдаешь себе отчет, что мне стукнет почти семьдесят к тому времени, как ребенок закончит старшие классы? – Я улыбнулась, и он продолжал с усмешкой: – К тому времени я, наверное, уже буду разъезжать в инвалидном кресле.

Я тоже усмехнулась.

– Ну, можно взглянуть на дело иначе: тебе же понадобится кто-нибудь, кто смог бы тебя возить, – и мы оба рассмеялись.

Переглянувшись, мы вдруг поняли. Да. Если Бог открывает эту дверь. Да. Мы были уверены: если Бог выбрал нас, значит, Он все уладит. И если так, тогда да, сердцем мы готовы принять этого ребенка как родного.

Усыновление. Не опекунство. Если Карен захочет, чтобы мы усыновили ребенка, мы его усыновим. В этом наше решение было единодушным. Теперь предстояло выяснить мнение детей.

– Мы можем усыновить малыша? Я за! – четырнадцатилетняя Хелен взволнованно заерзала. Она обожала малышей. Мы знали ее ответ заранее, еще до того, как завели разговор с детьми. А Чарльз и Сэди?

– Так нечестно. Она не разрешила нам взять себе Ханну, а потом убила ее, – процедил Чарльз. – А теперь мы возьмем ее нового ребенка?

Я понимала гнев сына. Сможет ли он когда-нибудь воспринимать этого малыша как нашего, а не как ребенка Карен?

– Ей не разрешат оставить ребенка, – объяснила я. – Либо она проведет остаток жизни в тюрьме, либо ее казнят. Спасение Ханны было не в нашей власти. Но если этот малыш будет нашим по закону, мы сможем защитить его от Карен и системы патронатной опеки.

Его черты изменились.

– И Карен в его жизни не будет? – уточнил он. – Ребенка привезут к нам прямо из больницы? Это будет наш малыш? Не ее?

– Да, Чарльз, – подтвердил Эл. – И станет носить фамилию Мерк, а не Бауэр.

– Тогда – да! – объявил Чарльз.

Шестнадцатилетняя Сэди явно сравнивала все «за» и «против». Обдумывая новую для нее мысль, она, похоже, колебалась. Но наконец сказала:

– Я тоже согласна.

Джейсон все еще служил на авиабазе в Германии, а наша старшая, Элизабет, училась в колледже. Они не жили с нами в дни опеки над Ханной, хотя и беспокоились и поддерживали нас издалека. Оба сказали, что согласятся с любым решением.