– Есть какие-нибудь новости от адвоката? – спросила я.

– Только то, что обвинение твердо намерено добиваться смертной казни. Не знаю, как все сложится. Но пока что говорят вот так, – Карен закусила щеку изнутри, пристально глядя на меня сквозь стекло.

Смертная казнь. Господи, неужели это происходит на самом деле? Мой разум был не в силах осмыслить такое страшное известие.

– А как к этому относитесь вы? – спросила я. Ну и дурацкий же вопрос!

– Не знаю. Грустно из-за детей, но, может, это и к лучшему. Или это, или жизнь в тюрьме. Вряд ли я смогла бы выдержать здесь всю жизнь, – слезы хлынули у нее с новой силой. Она помотала головой, словно сомневалась в своих словах.

Я не знала, что сказать.

– Вы узнали что-нибудь? Про детей? – Она с трудом удерживала телефон, который так и норовил выскользнуть из пальцев.

– Нет. Думаю, у них все хорошо. Слышали что-нибудь от родителей?

– Нет. Ни от кого, кроме вас, – она тепло улыбнулась мне. – Но мне надо задать вам очень важный вопрос, – Карен придвинулась ближе к разделяющему нас окну.

– Какой? – Я тоже придвинулась к стеклу. Через стекло мы слышали друг друга лучше, чем по телефону.

– Может, подумаете, не хотели бы вы оформить законное опекунство на малыша, когда он родится? Не хочу, чтобы его забрало УДС. Если он попадет к ним, я никогда не узнаю, что с ним, – в ее глазах была мольба, надежда на желанный ответ.

Не веря своим ушам, я откинулась на спинку стула.

Господи, стоит мне только подумать, что ненормальней уже некуда – и тут же очередной удар!

Пытаясь взять себя в руки, я смотрела через стекло на женщину, которая не захотела отдать мне Ханну, потом убила ее, и вот теперь предлагала мне забрать ее нового ребенка, когда он родится.

Не знаю, сколько я просидела вот так, пытаясь осмыслить ее просьбу.

– А разве нет никаких родственников или еще кого-нибудь, кому вы доверили бы опеку? Вашим родителям, друзьям?

– Нет. Только вы. Я знаю, ребенка будут беречь и любить, и я буду спокойна, зная, где он, – она сидела неподвижно и ждала ответа.

– Я… не знаю, – с запинкой сказала я. – Сейчас я не могу ответить. Мне надо посоветоваться с Элом и детьми. Не уверена, будет ли так лучше для ребенка. Мне надо помолиться об этом, и я прошу и вас: молитесь, – она застала меня врасплох. Мне требовалось время для размышлений и молитв.

– Я молилась об этом, – уверенно заявила Карен. – Потому и прошу вас, – наши взгляды скрестились, именно в тот момент между нами возникли особые узы, каких я не чувствовала прежде.

Но почему я? Разве я не на последнем месте в списке тех, кому она хотела бы отдать под опеку своего ребенка? Разве она не последний человек в списке тех, ребенка которых я хотела бы взять? Хочу ли я постоянной связи с ней, да еще такой связи?

– Я поговорю с Элом и сообщу вам, – мне хотелось сразу же закончить свидание. Просьба Карен всколыхнула во мне глубинный гнев. Гнев на то, что она убила Ханну, хотя могла оставить ее в нашей семье и предотвратить этот кошмар. – Когда вас в следующий раз привезут в Каспер? Тогда мы могли бы поговорить подробнее.

– Не знаю. Я никогда не знаю заранее, пока меня не посадят в фургон и не повезут. Могу позвонить вам из тюрьмы, и мы поговорим еще раз. Хорошо? – Легкая улыбка и поднятые брови выражали радостное ожидание и надежду. Она явно не собиралась довольствоваться отказом или заканчивать свидание.

– Да, тогда и поговорим, – я ответила на улыбку, хоть и не совсем искренне, и подала знак надзирателю за стеклом, давая понять, что мы закончили. Обменявшись с Карен еще одним, последним взглядом, я помахала ей на прощание. Надзиратель помог ей подняться, она повернулась и шаркающими шагами вышла следом за ним в коридор – картина, от которой щемило сердце.

Когда последняя тюремная дверь наконец открылась, выпустив меня на парковку, я плакала, не сдерживая слез. Я не успела дойти до машины, как слезы сменились рыданиями. Сквозь туманную пелену я едва смогла разглядеть замок машины, вставить в него ключ и отпереть дверь. Я поспешно завела двигатель и переключилась на заднюю передачу. Прочь отсюда! Как можно дальше от тюрьмы! Мне хотелось остаться наедине с Богом.

Домой я ехала долго – и просила Бога даровать мне покой. Я отчаянно нуждалась в нем. Гнев, скопившийся в груди, поднимался, вцепляясь когтями в горло, и хотелось завизжать. Смерть Ханны оставила меня безутешной, но я не позволяла себе поддаться гневу. Разозлиться по-настоящему. Я боялась выпустить его наружу. Не знала, каков он, и опасалась дать ему волю. Что будет, если я все-таки решусь? Разнесет ли он в клочья все и вся на моем пути? А мою семью? А Карен? Я ничего не могла изменить. Я была не в силах вернуть Ханну. Не могла отменить то, что совершила Карен. Я не владела ситуацией и вообще не знала, как ее осмыслить. Меня не покидало ощущение, будто бы я вновь отпускаю Ханну на попечение Карен.

Неведомо как, но мне удалось собраться с духом до возвращения домой. Я не хотела, чтобы Эл или дети увидели меня в таком смятении.

Прошло несколько дней, прежде чем я почувствовала, что готова поговорить с Элом. Я дождалась момента, когда мы с ним смогли сходить куда-нибудь, посидеть за чашечкой кофе. Заводить такой разговор дома, где всегда дети, летние развлечения, работа Эла? Нет, не хочу. Я вообще сомневалась, что расскажу обо всем Элу. Я совершенно запуталась и растерялась. И наконец я объявила ему, что нам надо поговорить о том, что я услышала от Карен.

Мы сидели в кофейне «У Денни», когда я изложила Элу соображение насчет опекунства. Он закатил глаза и помотал головой.

– Деб, давай позже. Сейчас у тебя впереди конкурс. Может, помолимся и все как следует обсудим, когда вернемся из Техаса?

Как всегда, в его словах был смысл. И мы решили дождаться, когда закончится национальный конкурс красоты «Миссис Интернешнл».

Никакие события моей частной жизни не снимали с меня обязанность участвовать в конкурсе. Пришло время вплотную заняться подготовкой. Мне требовалось найти две вещи: платья для выхода в парадной и полупарадной форме одежды. Лиз посоветовала мне одну женщину из Южной Дакоты, специальностью которой были наряды для конкурсов. Я позвонила, мы условились о времени моего приезда. За согласие я была благодарна, но с ужасом думала о том, что поездка займет четыре часа, а то и пять – и все растянется на весь день, а может быть, еще и на ночь. Времени кататься туда-сюда у меня не было, и я снова начала раздражаться из-за конкурса и гадать, зачем Богу понадобилось устраивать такое в моей жизни, когда моя семья все еще скорбит о смерти Ханны. Что толку в блестящей короне и атласной ленте, если на свете случаются такие потери, убийства и смертные казни? Неужели мне нельзя извиниться и объяснить организаторам, что «Миссис Вайоминг» просто не в силах участвовать?