— Вот почему лейтенант не ленился проехать верхом целую милю, чтобы его забавы не становились предметом зубоскальства солдатни.

— Да пошел ты к дьяволу со своим лейтенантом и его бабьими забавами! Ты, рваный ботинок повешенного на рее, отвечай: пушек осталось четыре или восемь?

— Видит Бог — четыре!

— Может, Бог и видит, но взятый нами в плен украинец утверждает, что их пять. Он был в форте, видел их, и точно знает, что солдат в Сен-Бернардине осталось ровно столько, сколько нужно для пяти орудий.

— И защищать форт им придется вместе с десятком местных мужиков, которые, в случае вашего нападения, обязаны явиться в форт. Хотя, я так думаю, на паруса глядя, что многие из них успели забыть, с какой стороны заряжают ружье и как держать в руках шпагу.

— Так кому же, в таком случае, я обязан верить?

Шкипер помолчал, недовольно покряхтел.

— Верить вы будете тому, кому поверите, дон Морано. Однако долг чести требует, чтобы вы не забыли о причитающейся мне награде. Разве не я выдал вам казака? К тому же и сам явился, чтобы дать такие сведения, каких лазутчики вам не доставят.

— Не беспокойся, еще ни один кретин не уходил от меня, не получив причитающегося, — хищно оскалился капитан, демонстрируя ряд крепких, хотя и основательно прокуренных зубов. — Ты, рваный башмак повешенного на рее, исключением не станешь.

— В таком случае, на вашем месте я бы положился на цифру, названную казаком. Он должен знать ее лучше меня.

Дон Морано долго обжигал Шкипера своим ледяным, пронизывающим взглядом. Были мгновения, когда казалось, будто он вот-вот выхватит из-за пояса пистолет. Однако искры ненависти, вспыхивавшие в глазах командора, в пламя бешенства так и не разгорелись.

— Тебя называют «Шкипером». Почему?

— А кем должны называть моряка, шесть лет прослужившего шкипером на испанском флоте? Сначала на фрегате «Палладин», затем на бриге «Альмансор». Потом рыбачил…

— Не будь ты лягушатником-французом, я бы даже выпил с тобой лишний кубок вина. Службу я начинал как раз на фрегате «Палладин». Правда, пробыл на нем всего год, до ранения в бою с английскими пиратами под Ла-Коруньей, но… рваный ты башмак повешенного на рее!.. — потряс он поднятой вверх рукой, высказывая восторг от столь неожиданной встречи с членом экипажа «Палладина».

Шкипер решил, что на этой ноте сдержанного полупиратского восторга их встреча с капитаном и завершится. Однако он все же слишком плохо знал командора Морано.

— В конечном итоге мне наплевать: четыре у них орудия или все четырнадцать. Все равно этот чертов гадюшник, именуемый вами Сен-Бернардином в издевку над всеми святыми, я разнесу на мелкие колоды. А получив еще два брига в подкрепление, буду держать французов в страхе на всем побережье от Остенде до мыса Сен-Матье. Но если обнаружится, что вы оба подосланы и песочите мне мозги, то от вас на этой земле не останется даже рваных башмаков, не будь я командором Морано.

Оставшись один, дон Морано еще несколько минут размышлял, стоя у окна и глядя на открывавшуюся из него каменистую косу, рассекавшую на две почти равные части свинцово-синюю рябь моря. Какие бы бравады относительно своей лихости он в присутствии Шкипера ни выдавал, форт Сен-Бернардин оставался тем несозревшим орехом, ломать зубы о который еще было рановато. Ему нельзя терять корабли, потому что ни одного нового судна — дон Морано знал это точно — король ему не доверит.

Почти три года Морано пиратствовал у берегов Малых Антильских островов. И лишь очень удачное, своевременное возвращение в лоно испанской короны, да помощь, которую он оказал испанской эскадре, шедшей с грузом серебра и золота, во время нападения на нее французских кораблей, спасли командора от суда, после которого никому не понадобился бы не только он сам, но и его рваный башмак.

Словом, адмирал эскадры вступился за него в Эскуриале [18] и даже посоветовал королю использовать пиратский талант дона Морано — дворянское звание и родовые титулы бывшему пирату были возвращены — у северных берегов Франции, терзая ее порты и укрепления.

Вот уже третий месяц он рейдирует у берегов, сначала Бретани, а теперь Фландрии. За это время ни один его корабль не получил даже серьезного повреждения. А потери были в основном среди солдат десантных рот прибрежных корсаров. Из экипажей погибли только четверо, что не может быть не отнесено адмиралом и Его Величеством на счет его мореходного таланта.

Захватив Сен-Бернардин, он тем самым не только разгромит крупный гарнизон, но и заставит французов отвести от Дюнкерка как минимум полк, который понадобится им, чтобы попытаться вернуть форт. В то же время командующий испанскими войсками будет просить короля прислать солдат для гарнизона Сен-Бернардина, захваченного командором Морано. А это уже известность при дворе, уже слава.

Если то, что ему поведали казак и Шкипер, правда, успех вылазки обеспечен. Командор рассуждал так: если бы казак действительно был подослан, вряд ли он стал бы терпеть подобные муки. Зачем скрывать то, чего скрывать не должен? К тому же француз оказался вместе с ним случайно. И назвал он меньшее число орудий, чем украинец. А ведь, если бы казак пытался ввести его в заблуждение, все было бы наоборот, он заявил бы, что в форте остаются четыре орудия или даже три. К тому же расхождение в количестве подтверждает, что они не сговорились.

«Решайся, решайся, командор, — повелел себе дон Морано. — В В? ест-Индии ты нападал на форты, имея всего лишь один полузатопленный пиратский корабль. Когда за твоей спиной не было ни флота, ни армии Его Величества, никого и ничего, кроме удачи и твоего изодранного Роджера. Победишь — и не исключено, что король выполнит обещание: назначит адмиралом флота, действующего у берегов Фландрии. Упустишь свой шанс, цена тебе — порванный башмак повешенного на рее».

Из деревни Шевалье уезжал в карете, подобранной драгунами в лесу, где ее бросили гайдуки. Кому она принадлежала ранее и как попала к повстанцам — это уже никого не интересовало.

— У вас есть возможность вернуться в Варшаву в собственной карете, — облагодетельствовал странствующего летописца полковник Голембский. — Этот военный трофей я дарю вам. У вас была когда-нибудь собственная карета, господин Шевалье?

— Никогда, — равнодушно признался француз. — И даже не верится, что когда-нибудь может появиться.

— Пусть отныне верится. Она ваша. С парой лошадей и Пьёнтеком-кучером в придачу. На улицах Парижа она, возможно, и не станет блистать рядом с каретами аристократов из рода Конде, д’Анжу и прочих… Тем не менее…

— Я воспою вас, полковник, как самого великого благодетеля нашего века на всем пространстве от Пиренейских гор до азийских степей.

— Слава всегда была достойной платой за добродетели любого из нас.