– А Веньку пустили! – продолжал Потапыч, сделав большой глоток. – Ну, конечно, он у нас барин, его хоть в мэрию! А кто потом кошелька или сумки недочтется, это уже не ихнее дело! Дураки! Ни черта в людях не секут. Иначе Веньку бы на порог не пустили.

– А тебя на руках внесли, – хихикнула критически настроенная Бастинда.

– А хоть бы и на руках! – К Потапычу постепенно возвращалась велеречивость. – Потому что не худо было бы им знать – Потапыч никогда не брал чужого!

Последние слова он произнес с таким жаром, что на него стали оглядываться прохожие.

– Ну уж прям, – снова не поверила Бастинда. – Так и не брал? А помнишь, мужик задрых на скамье, а у него в сумке колбаса лежала? Сухая такая, палки три?

– Вспомнила, – хмыкнул Потапыч. – Это была воспитательная мера. Не дрыхни на вокзале, себя проспишь!

– И чего там эта новая столовка? Выпивка дорогая? – Это проснулся Ленька Косой.

– Хрена! – рявкнул в ответ неформальный лидеp. – Только входишь – прямо перед рожей перечеркнутая бутылка водки намалевана, мол, у нас тут непьющие! Ну пиво еще туда-сюда.

– А тогда пусть хоть под землю провалятся, – философски изрек Ленька Косой, – на хрена такая столовка!

– И все в таких косоворотках, – не унимался Потапыч.

– Завен под русского канает, блин, – фыркнула Бастинда.

– Во-во, даже негритосика твоего в косоворотку одел, – кивнул Потапыч. – А на нем она – как на корове седло. Лучше бы ему юбку из травы.

– Замерзнет, – заметил Косой и перевернулся на другой бок.

– Погоди, – навострила уши Бастинда, – какой еще негритосик? Тот, что по буфету шлялся?

– Кто его знает? Может, и тот, а может, и другой. Черные, они все на одно лицо.

– Это дело надо перекурить. – Бастинда поднялась на ноги. – Эй, сигаретки не будет? – окликнула она кого-то из прохожих.

С третьей попытки ей удалось разжиться «беломориной». Бастинда закурила и погрузилась в раздумья.

– Ты что такая смурная? Недопила, что ли? – по-своему расценил ее состояние Ленька Косой.

– Да, думаю, рвануть отсюда, с вашего вшивого вокзала, – вдруг сказала Бастинда. – Подамся в другие места.

– Че это ты вдруг? – не понял Потапыч.

– Да плохое тут место. Маньяк-то, он неспроста здесь завелся. Не успокоится, пока всех не передушит.

– Ты че это маньяка вдруг испугалась?

– Еще бы! Тебе, мужику, чего. Он только женщин грызет.

– Кровь, что ли, вкуснее? – затрясся от смеха Косой. – Хабарик-то не бросай, дай докурить.

– Он потому и зовется – «маньяк сексуальный», – объяснил Потапыч. – Это ему заместо потрахаться.

– Чуден, чуден белый свет, – покачал головой Ленька. – Так его давно уж тут нема. Так что ты не бзди.

Бастинда была оскорблена.

– Да я его своими глазами видела! Вот как тебя. Вчера вечером по одному делу зашла я за пустую трансформаторную будку, ну, знаете, там на путях?

Слушатели кивнули, а Ленька уточнил:

– С мужиком, что ли?

– Да какое с мужиком, пописать! Все тебе секс мерещится! Только штаны сняла, слышу – в кустах сопит! Я говорю: «Кто тут?» – а сама нежива со страху.

А он как выскочит, прямо на меня. Штаны спущены, и вот такой елдак торчит. Мне так в голову и ударило: «Маньяк!» Ну дала я деру!

– Пописать-то не успела? – сочувственно спросил Потапыч.

– Какое! Пока бежала, обоссалась.

31 октября, пятница

– Маньяк! Там! Там!

Капитан Селезнев, прищурив глаз, смотрел на Вальку Самохину.

– Ну, Валюха, так прямо и маньяк! Может, клиент попался слишком страстный?

– Да ну тебя! – отмахнулась Валька. – Я тебе дело говорю, а ты!

Капитан Селезнев присмотрелся к Самохиной. Похоже, и впрямь испугалась. Ну и ну! Про ее бесстрашие ходили легенды. Из уст в уста передавался сказ о том, как Валька гоняла по вокзалу одного азера! Этот малый, утолив свой сексуальный голод, решил, что сумму, о которой сговаривались, не худо бы уменьшить раз в десять. Рассказывали, что несчастный южанин как ошпаренный пронесся по всей привокзальной площади, как был – спустив штаны, и только дико выл волком.

Говорят, его первичные половые признаки посинели и опухли (как это заметили на бегу?) Та же Валька Самохина в одиночку вытолкала взашей двух залетных красоток из хохляндии, решивших подработать на Ладожском. Не тут-то было! Самохина не потерпит «непрописанных» конкуренток. А как на День милиции она обслужила чуть не все отделение… Всех подвигов Валюши не перечислишь.

И вот сейчас эта бесстрашная жрица любви стоит перед Селезневым, бледная от ужаса.

– Смотри, какого страху-то он на тебя нагнал! – покачал головой Селезнев.

– Значит, есть и на вас управа. Надо бы его взять на службу, чтобы баб в узде держал!

– Ду-урак ты, Петька! – рассердилась Валентина. – Совсем башка не варит! Если ты маньяка сцапаешь, тебе же повышение!

К этому, пожалуй, следовало прислушаться. А вдруг это действительно тот маньяк из электрички. И обезвредит его не кто иной, как капитан Селезнев, оперуполномоченный Ладожского отделения транспортной милиции. Да, звучит неплохо. Но…

– А с чего ты взяла, что он маньяк? – продолжал капитан. – У него что, на лбу написано? Или клыки торчат?

– Ты бы увидел, сам понял, – Валька немного упокоилась, – я сама сначала подумала, что обычный этот эксгибиционист…

– Кто-кто? – Селезнев не разобрал мудреного слова.

– Ну, который показывает. И кайф ловит, только посмотри на его хозяйство – и всего делов. Безобидные, но и толку нет – не платят.

– А, эти… чокнутые… – дошло до Селезнева, – по ним психушка плачет. Как ты их назвала – экс-иби?..

– Эксгибиционисты, – ответила Валька, – ну и дремучий ты!

– Так это же по вашей линии. Ты в нашем деле тоже не разбираешься. Скажи, какая разница между юриспруденцией и юрисдикцией? Не знаешь? То-то.

– Короче, Склифосовский! Иду я себе вон там, со стороны шестого пути, там еще кустики такие…

– А что ты там делала?

– Клиента обслуживала, идиот! – рассердилась Самохина.

– Ну ладно, ладно, – махнул рукой капитан. – Сейчас свяжусь с кем-нибудь.

– Он достал рацию и заговорил:

– Тридцать второй? Где находитесь? Говорит дежурный по отделению. Что у вас там? Все спокойно? Тут меня гражданочка Самохина беспокоит… Нет, не тем, что ты думаешь. Какой-то дурик в кустах сидит у шестого пути. Проверьте там.