уже начала понимать, что я хотел ей сказать. — Но если ты сделала всё, от тебя зависящее, а ситуация не изменилась, то стоит смириться и принять обстоятельства, которые тебе не подвластны.

— А если я не всё зависящее от меня сделала?

— Батюшка, кафизмы заканчиваются, пора возглас давать, — высовывается из пономарки голова Анатолия.

— Прости, Ася, я сейчас буду занят. Если хочешь, сможем пообщаться после исповеди сегодня.

Девушка кивает, и я уже собираюсь зайти в алтарь, как вдруг меня осеняет неожиданная мысль.

— А если хочешь, подходи сегодня на исповедь.

— Я? — удивленно спрашивает Ася. — Но… я же не знаю… Да и не готовилась…

— Готовиться к исповеди долго не нужно. Подойди сейчас в лавку и спроси у свечницы, что такое исповедь и как к ней подготовиться, а мне пора.

Немного волнуясь, продолжаю службу. В первое время, когда стал священником, больше всего боялся и не любил исповедовать людей. К тебе приходят и говорят о своих грехах, а ты, как помойная яма, всё через себя пропускаешь. Скверное чувство, вызывающее желание тоже исповедаться кому-нибудь, лишь бы отмыться от всех нечистот, вылитых на тебя.

Со временем восприятие исповеди у меня изменилось. Я начал замечать, как преображаются люди, которые попросив у Бога прощения за свои грехи, отходят от меня. Их лица светлы, глаза полны детской благодарности, в них горит огонек надежды, что они смогут исправиться и больше не совершать того, в чем раскаялись. И я стал относиться к исповеди, как хирург к операции. Это часть моей работы. Это приносит людям исцеление. Это неотъемлемая составляющая жизни и духовного здоровья. Так, постепенно даже появилась радость от того, что могу таким образом помогать людям. Но толпы людей, ждущих своей очереди на покаяние, всё-таки по-прежнему пугают — это ж когда я домой-то попаду?!

Ася подходила одной из последних. Храм к тому времени почти опустел, певчие разошлись по домам, и слышно было только монотонное чтение вечерних молитв кого-то из прихожан, кто не спешил домой и решил вычитать правило на сон грядущим прямо в храме.

— Я не знаю, что говорить, — первая фраза, которую произнесла Ася, подойдя к аналою, где я исповедовал. — Я прочитала маленькую книжку про грехи, но честно — ничего не поняла. Я запомнила только несколько грехов: зависть, гордость, блуд.

— Ты понимаешь, что означают эти грехи? — решаю уточнить, ведь многие даже слов таких не знают.

— Да, конечно. Зависть у меня присутствует к моей подруге Веронике — у неё хорошая семья, богатая, парень, который её любит. Я наверное, немного завидую Веронике…

— Прости, Господи! — говорю за неё слова, чтобы она понимала, кому исповедуется на самом деле.

— Гордость у меня тоже есть. Мама всегда говорит, что я слишком гордая, чтобы просить о помощи.

— Гордость проявляется не только в этом, — понимаю, что всего не смогу сейчас рассказать, поэтому, решаю привести самый распространенный пример: — Гордость — это желание быть лучше других или осознание себя таковым. Прости нас, Господи!

— Да, прости меня, Господи! — Ася поняла мой посыл. — А еще я нагрешила блудом и пьянством. Вернее — сначала пьянством, а потом — блудом…

Ася начинает плакать, а меня просто припечатывает этими словами. Я вспоминаю Давида, который мечтал встретить девушку, чистую, порядочную… Он ведь не пьёт совсем! Да и романов у него не припомню…

Молчание затягивается, и Ася начинает рассказывать мне подробности. Мне нужно её перебить, не выслушивая лишнего, но я не делаю этого из-за одной только надежды — вдруг она на самом деле не согрешила тем, что назвала мне. Ну вдруг просто перепутала названия и они не соотносятся с поступками. Такое бывало в моей практике не раз.

Но это оказался, увы, не тот случай.

От услышанного мне тоже хочется пустить слезу. Жалко Асю. Жалко Давида…

И что теперь делать мне, ведь завтра я собирался его проведать?

36

Давид

Новый день оказался каким-то богатым на посетителей. Нет, из родственников, к счастью, пускали только самых близких, но и на них практически не было времени. Ко мне палату, как на паломничество, стекались всё новые и новые люди в белых халатах. Большинство из них приходили в сопровождении моего лечащего врача. Как я понял, шла активная подготовка к операции. Меня осматривали, ощупывали, возили на всевозможные диагностики, брали анализы и постоянно опрашивали. Я понимал, что такому повышенному вниманию обязан, прежде всего, своему отцу, который наверняка хорошо оплатил приход каждого эскулапа и, конечно же, мою отдельную палату.

Аси не было. Да, я весь день себя обманывал — ждал её несмотря на то, что сам же вчера сказал ей не приходить.

Татевик тоже не пришла, чему я очень сильно обрадовался. Мама со скорбным лицом с самого утра принесла хорошую весть, что у девушки сегодня срочная командировка на весь день, и ждать её прихода нужно только завтра.

А вечером ко мне пришел мой друг Тихон вместе со своей женой.

— О, отец! — приветствую его радостным восклицанием и тяну свободную руку для приветствия. Прозвище «отец» мы с друзьями стали использовать, когда Тихон стал священником — называть батюшку (даже если знаешь его с детства) по имени совсем несолидно, поэтому мы сократили «отец Тихон» до просто «отца».

— Здорово, болящий, — подкалывает меня всегда веселый друг и, осенив крестом, приобнимает, насколько это возможно в моём положении.

— Привет, Давид, — Даша тоже подходит и быстро целует в щеку. — Ты чего это тут так долго залежался?! Второе воскресенье подряд апостол Зинаида читает — народ уже возмущаться начал, — она, как всегда, шутит. Поддержка Даши всегда проявляется в таких беззлобных подтруниваниях. Она сама никогда не ноет, и не поощряет это у других.

— Боюсь, придется вам терпеть Зинаиду еще долго, — как ни старался скрыть горечь за улыбкой, но, видимо, не получилось. — Ну или Анатолия всё-таки научить…

— Так, отставить уныние, а то мой муж тебе епитимию сейчас влепит, весь лоб сотрёшь поклоны бить, — улыбаюсь уже без грусти.

— Серьезно, брат, — да, я его «отец» зову, а он меня по старинке «братом», — я тебя не узнаю! Ладно, девчонки плачут — им положено, но мы, мужики, должны сильными быть, несмотря ни на что…

— Какие девчонки плачут? — не укрылась от меня соскользнувшая с языка фраза.

— Я в принципе говорю, — у Тихона забегал взгляд — не умеет он врать.

— Ой, да ладно тебе, пап, — вмешивается Даша, обращаясь к мужу, а потом говорит уже мне: — Вчера девушка твоя приходила в