Асья… Весь день гнал от себя мысли о ней, и вроде бы даже получалось — родственники и медперсонал даже в тихий час не дали мне остаться одному. И вот теперь вечер, палата опустела, и мысли, будто слетев с ручника, понеслись в мою голову.

Вот она стоит передо мной в растянутой домашней футболке, вся в штукатурке, с каким-то платком на голове, перекосившемся и съехавшим на бок. Смешная и такая маняще близкая. Так и хотелось прижать к себе. В принципе, я это и сделал, когда снимал её с дивана за секунду до падения. И отпустить было очень сложно — руки не желали слушаться, сцепляясь на тонкой талии…

Вспомнил, как она пробовала впервые долму… Смотреть, как Асья ест — это вообще отдельное искушение. Испачканные соусом губки так и хотелось поцеловать…

А ведь поцелуй едва у нас не случился. Чуть позже, когда мы катались на велосипедах в парке. Помню каждую деталь того момента, и Асино лицо, испуганное и застывшее перед моим. Как бы она отреагировала, поцелуй я её тогда? Если бы была возможность у людей отматывать время назад, то из всей своей жизни я бы выбрал тот день и всё-таки поцеловал. Я тогда боялся, что спугну её и она оттолкнёт меня, закроется… Сейчас же я понимаю, что, возможно, мы больше не увидимся с ней никогда, и безумно хочу хотя бы узнать вкус её губ.

Замечтавшись, я и не заметил, что в палату кто-то вошел. Густые сумерки не дают рассмотреть посетителя.

— Мама, это ты? — всматриваюсь в темный силуэт, который молча приближается к моей кровати…

37

Больничная палата практически полностью погрузилась во тьму. Из незашторенного окна внутрь проникает тусклый свет уличного фонаря, но он падает на вошедшую со спины и не даёт разглядеть лицо. В том, что вошла именно женщина, я не сомневаюсь: тонкая комплекция и плавная походка никак не ассоциируется с мужчиной.

— Каринэ? — зачем-то называю имя сестры, хотя на языке крутится совсем другое имя, которое я пока не решаюсь назвать. Боюсь? Да, но скорее того, что это может быть не она…

— Привет, — слышу знакомый голос и чуть не подскакиваю на кровати. Многочисленные повреждения препятствуют перемене положения тела даже на считанные сантиметры.

— Асья… Ты пришла?

— Я не могла не прийти…

Стараюсь рассмотреть её лицо, но ничего не выходит — противный свет в окне будто стал ярче и слепит меня, оставляя облик напротив в черной неизвестности.

— У меня завтра операция…

— Я знаю, — отвечает мгновенно, предупреждая и будто обрубая дальнейшие мои сомнения насчет её исхода. — Всё будет хорошо.

— А если нет? — сам не понимаю, почему задаю этот вопрос ей, я ведь решил, что не буду ставить Асью перед нравственным выбором.

Ася ничего не отвечает, а садится на край моей кровати — так близко, что мне достаточно протянуть руку и я смогу её коснуться, и в то же время она совершенно недосягаема — рука, которая могла бы дотянуться до неё в гипсе и примотана к туловищу.

— Асья, я не могу рассмотреть твоё лицо, — это становится настоящей пыткой! С каждой секундой я понимаю, что больше всего на свете мне сейчас нужно её увидеть!

— Ты же слышишь меня, разве этого не достаточно? — как будто бы усмехнувшись отвечает и склоняет голову на бок.

— Я хочу запомнить тебя…

— Хорошо, — вдруг соглашается девушка и легко проводит ладонью по моей щеке. От этого простого и такого теплого прикосновения у меня внутри словно заводится какой-то механизм, который начинает отбивать ритм, набатом отдаваясь в ушах.

И тут она поднимается с кровати и начинает отходить.

— Куда ты? — я хочу её задержать, но тело меня не слушается, невидимые веревки примотали меня к больничному ложу и не дают пошевелиться. — Не уходи!

— Я не уйду, — слышу спокойный ровный голос, — только включу свет. Не бойся!

Я успокаиваюсь, видя, как она подходит к выключателю. Щелчок.

Яркий свет ударяет в глаза. Я вижу свою палату, озаренную утренними лучами не по-ноябрьски слепящего солнца. У моей кровати стоит мама и Максим Сергеевич, которые увидев, что я открыл глаза, начинают приветственно улыбаться.

— Доброе утро, сынок, как ты себя чувствуешь?

— Как спалось? — это уже доктор. — Выглядите отдохнувшим. Пришли ваши анализы, всё в норме. Сегодня будем оперировать.

— А где Асья? — удивительно, но сегодняшние слова про операцию, которой я так боялся вчера, меня нисколько не трогают — будто бы док говорит о ком-то другом. Мне же сейчас намного важнее услышать ответ на этот вопрос.

— Я не знаю, — удивленно поднимает бровь мама. — Она к тебе приходила?

— Сегодня посетителей не было — вы первые, — отвечает за меня Максим Сергеевич.

«Вчера», — чуть не вырвалось у меня, когда я вдруг понял, что вчера Асья тоже не могла прийти. Доктор сменился, а это значит, что время посещений тоже закончилось. Получается, она мне приснилась…

Они продолжают что-то обсуждать по поводу предстоящей операции, но я не могу сосредоточиться на произносимых словах. В голове звучат слова Асьи «Не бойся!» и «Всё будет хорошо».

Я закрываю глаза и тихо улыбаюсь.

***

Ася

Операция длится уже третий час. Вчера я приходила в больницу, но к Давиду так и не решилась зайти. Зато встретила Анаит, которая, словно бабочка, выпорхнула из отделения и сразу наткнулась на меня.

Девушка рассказала о состоянии Давида и поведала о том, что операция будет проведена уже на следующий день. Хотелось бы мне подольше с ней поговорить, но Анаит впервые была какая-то счастливо-взволнованная и явно торопилась, поэтому я не стала её задерживать.

Погода в вечерний час была вполне приемлемой. Ветер, бушевавший весь день, видимо, устал и стих, и так вдруг стало тихо на улице, спокойно… Больничный двор почти опустел и мне захотелось немного прогуляться прежде чем возвращаться домой.

«Интересно, где здесь окно палаты Давида?» — думала я, глядя на огромное здание с вереницей одинаковых окон. Пробегаю взглядом цепочку третьего этажа, на котором находится отделение терапии. Взгляд спотыкается на единственном окне, которое черной дырой зияет на фоне светящихся ячеек. От этой черноты веет какой-то безысходностью… Время совсем еще не позднее, а в этой палате свет не включили. Почему? Вдруг там лежит одинокий больной, которому некому включить свет? Или там пытается уснуть человек, которого замучали капельницами и уколами, и он хочет поскорее забыть этот день…

А может, эта палата и вовсе пустая? Нет там никого, вот и свет не нужен…