тоже сдался, но компании социальной индустрии все равно пытаются минимизировать потери контента. Управляя лентами с помощью алгоритмов и машинного обучения, они надеются снизить политическое давление и не банить пользователей по принуждению. В попытке обойти ограничения, направленные на сообщения, разжигающие ненависть, некоторые ультраправые активисты перекинулись на правого двойника Twitter, Gab, который за два года сумел набрать почти полмиллиона пользователей. Но большинство активистов просто приспособились к новым условиям и никуда не уходят.

Избавляясь от существующих тенденций к информационному нигилизму в СМИ, Щебечущая машина дала понять, что ценность истинности информации не тождественна ее экономической ценности. Но проблема, собственно говоря, не в «фейковых новостях». Присутствие откровенной лжи легко объяснимо. Люди врут о своих политических оппонентах или распускают слухи о звездах по вполне очевидным причинам. Но выражение «фейковые новости» напоминает теорию заговора – оно предполагает огромный эпистемологический разрыв между избранными, которым известна правда, и стадом обманутых «овец». Всегда подразумевается, что кто-то где-то сознательно выдумал ложь, на которую ведутся другие. Но если в историю поверили десятки или сотни тысяч людей, в нее может поверить и сам автор.

И вот встает непростой вопрос. Почему так много людей читают Infowars? Несомненно, в мире существуют и теории заговоров, и политические убийства, и оккультные ритуалы, и подстроенные террористические акты, и секс-рабы. Это часть нашей жизни. Но такое ощущение, что все больше и больше людей хотят, чтобы работу политической социологии взяли на себя некие подпольные организации и начали объяснять, почему жить стало хуже и как так вышло, что официальная политика стала такой далекой и деспотичной. Они, кажется, хотят верить в то, что сегодняшние центристские руководители страны больше не ведут дела как обычно, а являют собой шайку злостных неудачников, узурпировавших легитимную систему. Чем объяснить эту необыкновенную страсть к параноидальным историям о разрушительном зле?

4

Мы столкнулись с кризисом осведомленности. Как объясняют теоретики общества «постправды», это наследие постмодернистской философии, которая просачивается в умы сегодняшних мятежных сторонников правой идеологии.

Феномен «фейковых новостей» объясняется еще и народной историей снижения интеллектуального развития. Согласно этой точке зрения, если ложные убеждения получили распространение, то только потому, что низвергнуты каноны западного разума.

Такое мнение возникает отчасти из-за того, что до власти добрались необразованные и неквалифицированные люди. Философ Стив Фуллер считает, что одним из первых тревожных признаков, сигнализирующих о триумфе постправды, стало поражение Хилари Клинтон, «возможно, самого компетентного человека, который когда-либо выдвигался на пост президента», и победа чудовищно некомпетентного Дональда Трампа. Митико Какутани, уважаемая всеми журналистка, также критикует администрацию Трампа за назначение «неквалифицированных судей и глав спецслужб»[36], словно проблема ультраправых заключалась в их (часто весьма реальной) некомпетентности. Будто бы компетентная ультраправая администрация не была бы куда более верной погибелью. Это отражает стихийную идеологию профессионалов, для которых образование, квалификация и «дипломы» – обязательное условие для эффективного управления государством.

Отношение к политической борьбе как к собеседованию при приеме на работу подразумевает консенсус: мы уже знаем, что за работа, остается только определить, кто с ней справится лучше всех. И если выборы – это не борьба за конкурирующие интересы и представления, а меритократический процесс отбора, то поражение Клинтон можно объяснить только несправедливостью: последовательному карьерному росту мешают всем известный сексизм и иррациональность действий. В таком контексте демократическое правление выглядит, словно мерзкий контроль качества. Более того, по данным опроса, проведенного газетой New York Times, именно центристы склонны открыто осуждать демократизм, особенно в Соединенных Штатах. Неудивительно, что и Брексит, и победа Трампа вызвали шквал «скандальных» либеральных статей, задающихся вопросом: а так ли уж хороша демократия? Как будто проблема с ультраправыми заключалась в излишке демократии.

Тем не менее, группа журналистов и академиков, возглавляемая Митико Какутани, утверждает, что кризис осведомленности – это наследие «постмодернистского» посягательства на знание и просвещение. Эта идея прослеживается везде. Философ Дэниел Деннет сетует на то, что «постмодернисты совершили сущее зло». В своем документальном мини-фильме для BBC Newsnight журналист Питер Померанцев обвиняет постмодернизм в том, что в последнее время появилось так много политиков, подобных Трампу. Широкое распространение получила теория о том, что именно постмодернизм способствовал появлению губительного субъективизма, который сводит истину к такой относительности, что обеспечивает прикрытие для правых отрицателей науки.

Однако «постмодернизм» оказывается неуловимым, увертливым оппонентом. Складывается впечатление, будто никто не знает, что это такое. Какутани, например, без малейшей иронии цитирует самодовольные слова американского альт-райта Майка Черновича, сказанные им в интервью New Yorker. «Послушайте, – объяснил Чернович, – я познакомился в университете с теориями постмодернистов. Если все – нарратив, то нам нужны альтернативы на замену господствующего нарратива. А по мне и не скажешь, что я читал Лакана, верно?» Может быть, в университете Чернович и читал немного Лакана, но вероятность того, что он что-то понял, такая же, как вероятность того, что «Поминки по Финнегану» на самом деле написал Трамп. Лакан, клинический психоаналитик, фрейдист, был классическим модернистом до мозга костей и никогда не придерживался мнения, что «все – нарратив». В таком контексте «постмодернист» предстает в виде «высокомерного французского интеллектуала». И все же Какутани приводит невежество Черновича в качестве примера того, как «правые популисты присваивают аргументацию постмодернизма».

Отрицание «объективной реальности» – мнимое ядро этого присвоения. Если верить краткому экскурсу в постмодерн, предложенному Какутани и ее единомышленниками, в этой скандальной подмене реальности виноваты Фуко и Деррида. Для британского журналиста Мэтью Д’Анкона они были типичными представителями постмодернистской интеллигенции, которая относились ко «всему», как к «социальному конструкту», порождая тем самым крайний релятивизм. По мнению философа Ли Макинтайр, Деррида толковал «все» как текст. Для Какутани посягательство на реальность независимо от человеческого восприятия влечет за собой коварные последствия в виде уничтожения «рациональных и автономных существ» и приводит к омерзительному выводу, что «каждый из нас, сознает он это или нет, сформирован конкретной эпохой и культурой». Такой аргумент заинтересовал бы тех, для кого Фуко и Деррида были всего лишь скучными обязательными к прочтению текстами в университете. Среди всеобщего нытья по поводу излишней мудрености их прозы, приятно обнаружить, что, по мнению некоторых, все сводится к утверждению, что «все есть, например, нарратив или социальный конструкт, или еще что-то».

И все же при более детальном рассмотрении аргумент этот рассыпается на части. Ни Фуко, ни Деррида ничего особенно не говорили о социальном конструкционизме или статусе объективной реальности, да даже о постмодернизме у них нет ни слова. Идея о том, что люди сформированы «конкретной эпохой и культурой» – это Просвещение, материалистическая гипотеза. На самом деле, это еще и просто здравый смысл. Следуя этой логике, идею «конструкта», как утверждает Ян Хакинг, можно проследить и