Но Приск в это время в сопровождении юного Марка, Сабазия и Калидрома ехал в Антиохию. Максим же куда-то пропал накануне, сказав лишь, что надобно выполнить одно дело для хозяина. Приск не заблуждался насчет того, кого именно Максим считал своим хозяином.

* * *

Когда солдат-конвоир вернулся к клетке, то увидел, что арестованный мертв, его туника и доски пола – в крови. И еще увидел, что на руке у мертвеца не хватает безымянного пальца. С полчаса солдат метался по дороге, пока убирали рассыпанные бревна, кричал на хозяина повозки, вновь грозил тому смертью, вытянул некстати подвернувшегося раба плетью, потом помчался верхом назад в Никомедию, но, разумеется, никого не поймал.

* * *

Максим нагнал Приска и его спутника на другой день. Вольноотпущенник ни слова не сказал о том, куда отлучался. А Приск – не стал спрашивать.

Осень 866 года от основания Рима

Провинция Сирия

Пестрая змея из пеших, спальных экипажей, повозок с клетками и верховых растянулась чуть ли не на милю по дороге в сторону Антиохии. Все, кто намеревался этой зимой подзаработать, стремились в восточный центр империи: колесничие из Лаодикеи, комедианты из Тира, мимы из Кесарии, певцы из Гелиополя. Вслед за жонглерами и танцовщицами двигался караван, груженный шелками, благовониями и специями. За ними в двух удобных повозках – юные красотки, закупленные на рынках в Вифинии для храмов Дафны одним богатым антиохийцем, в основном юные белокурые дакийки, – после поражения Децебала и уничтожения независимого царства юные девушки из горный страны высоко ценились на Востоке. Следом – еще один караван с клетками, полными зверья. За опасным грузом ехали верхом борцы, а за ними – канатные плясуны, все гибкие, подвижные. Взрослые, похожие на подростков, подростки – на не сумевших вырасти взрослых. К плясунам пристроился бродячий философ – его тронутые сединой кудри сделались вскоре серыми от дорожной были.

Гомон, крики, ржание лошадей.

И наконец – последними в этом бродячем маленьком городе передвигались гладиаторы, их набралось около трех десятков, ланиста путешествовал в спальной повозке, время от времени пересаживаясь на гнедого жеребца-трехлетку, чтобы размяться. Ланиста выглядел еще крепким мужчиной лет под сорок – с начинавшими седеть на висках курчавыми волосами и короткой, аккуратно подстриженной бородкой. По недомолвкам и намекам Приск решил, что прежде ланиста служил в легионе, но по какой-то причине до срока оставил службу и теперь занимался делом пусть и прибыльным, но совсем не почетным. Звали ланисту Вибий, был он римским гражданином, родом из Эфеса, но на вопросы, где жил прежде и в каком легионе служил, ничего не отвечал и принимался рассказывать о предстоящем веселье в Антиохии и о том, как ловко ведет дела в Сирии новый наместник Адриан, пусть даруют ему боги долгие годы жизни. Ланиста выглядел человеком небедным: спальня на колесах, одежда, отличный жеребец – все это были знаки достатка. Да и гладиаторы у него набрались не из худших. Самые надежные и испытанные бойцы трусили на мулах вслед за деревянной повозкой с дорогим и богато украшенным оружием, замыкала же маленький караван деревянная клетка с пятью новичками – этим хозяин явно не доверял.

Раза четыре за день обгоняли путников скачущие на свежих почтовых лошадях бенефициарии. Приск всякий раз с завистью провожал взглядом быстроногого скакуна.

Однажды каравану пришлось прижаться к самой обочине, пропуская конный отряд. Судя по значкам – в Антиохию следовали всадники из Третьей Ульпиевой милиарной конной когорты петрийских лучников. После того как Корнелий Пальма завоевал для Траяна Набатейское царство (не без усилий, но и без тяжких трудов), из местных сформировали шесть смешанных когорт. Солдаты бывшей царской армии без заминки вступали в новые когорты.

Командир алы приветствовал военного трибуна громким гортанным криком, но не остановился – проскакал мимо, а за ним пронеслись: знаменосец, трубач с ярко сверкнувшей на солнце трубой за спиною, декурион, смуглый, почти черный под янтарно блестящим на солнце шлемом. Отбили дробь копыта коней. Всадники скакали по два. Пять пар, потом опять – декурион. Ала шла налегке, без повозок, навьючив все потребное в дороге на лошадей и мулов.

Приск невольно залюбовался подобранными один к одному конями, серебряными украшениями упряжи, чешуйчатыми панцирями, блестевшими, несмотря на покрывавшую их пыль.

В этот момент трибун отчетливо понял – война уже близко.

* * *

Плоская равнина простиралась почти до горизонта, и только вдали вставали горы с заснеженными вершинами. Вокруг не было жилья – если не считать почтовых станций, построенных на расстоянии дневного перехода. Время от времени на равнине появлялись пастухи с отарами овец, да еще вдали караван верблюдов уходил в сторону гор.

– Хочешь к ним? – спросил Приск у Сабазия и указал на караван вдали.

Сабазий вгляделся, хмыкнул презрительно, покачал головой:

– Это же верблюжники… а я – хаммар, проводник караванов на ослах. Был.

– Ослы лучше? – тут же вмешался в разговор Марк и засмеялся над собственной шуткой.

– Ослы приведут тебя куда угодно, господин.

Похоже, Сабазий был доволен своей судьбой, как и бывший повар Плиния. Услышав, что путь военного трибуна, а значит и его спутников, лежит в Антиохию, Калидром пришел в восторг. Надо же, он увидит Золотую столицу Сирии! Он сможет устроить обед для горожан, которые славятся неумеренной страстью к наслаждениям… И он тоже прославится! Кажется, Калидром совершенно позабыл о своем рабском жребии, о лежащих на нем тяжких подозрениях и о том, что вполне даже может окончить жизнь на кресте. Его умению забывать мгновенно беды можно было только позавидовать. Возможно, этот парень останется жить и будет еще долго готовить новые капитолии, или амфитеатры, или гипподромы для римских гурманов. Хороший повар – большая редкость. Возможно, он даже ценнее честного наместника провинции.

Военный трибун завидовал этому умению отрешаться от дурных мыслей. Вот бы Приску подобный дар! Потому что у него теперь будто камень лежал на душе: мало того что Плиний, человек, которого он уважал, умер столь ужасной смертью, так и в Эфесе ни от Куки, ни от Кориоллы не было писем – стационарий клялся, что сам лично просматривал почту. Приск отправил из Эфеса два письма. Одно – Луцию Кальпурнию Фабату в Комо с просьбой сообщить, как добралась до Комо Кориолла с детьми. Мол, понимаю, не до меня и моей родни – в доме траур, но все же умоляю ответить. Второе – Мевии. С просьбой разузнать, прибыла ли Кориолла в Комо. Писать Афранию или Куке уже не имело смысла – письма вряд ли застанут их в Риме.

Мелькнула даже мысль – все бросить и мчаться в Италию… Потому что тревога порой накатывала такая, что хотелось кричать.

С Кориоллой и детьми что-то случилось…