Среди двоих переговорщиков несложно было определить, кто есть кто. И, как у меня бывает довольно часто, сразу выработалось отношение к этим людям. Насколько мне захотелось оставить жизнь Скопину-Шуйскому и видеть его рядом с собой, настолько же у меня появилось желание разорвать Куракина на куски и скормить свиньям. Этот, грузноватого вида, высокомерный хлыщ, первым начал разговор.

— Что ж ты бегаешь, государь? — язвительно спросил князь Куракин.

Оскорбительно это, да, но нижняя губа визави подрагивает, его колени отбивают дробь. Куракин меня боится и пытается скрыть свой страх за откровенным хамством. Но можно хамить кому угодно, но не царю.

— Михаил? — не обращая внимания на Куракина, я обратился к Скопин-Шуйскому. — У тебя глупый пес, сильно лается. Ты прибей его! Не ты, так я. Колы уже срубили.

— На те колы я тебя и усажу! — кричал Куракин, брызжа слюной.

— Пес шелудивый, — выкрикнул Осипка и дернул коня навстречу невменяемого князя.

— Охолони, Осипка! — грозно выкрикнул я. — Не убейте его в сечи, разом покуражимся. И чтобы убивать пса этого цельную седмицу, не меньше. Справишься?

— Государь, две седмицы могу убивать, кожу спущу! — говорил Осипка и я верил, что будет именно так. Более того, я видел, что словам казака поверил и Куракин.

Хотел же многозначительно молчать…

— Пропустите нас! — начал говорить Пузиков.

— Не можно, — кратко ответил Скопин-Шуйский. — Отдайте…

Михаил Васильевич не нашел слов, чтобы определить, кто я есть такой. Не оскорбил, но и не назвал «государем».

— Кого отдать, Михаил Васильевич? — Пузиков прочувствовал ситуацию и задал весьма колкий вопрос.

— Вора, — процедил Куракин.

Я не стал слушать разговор далее, но и не развернул коня. Припустив своего резвого жеребца, я поскакал к стрельцам, которых привел Куракин.

— Ну! Служивые люди! Видите, что я царь, что обманом сел змей подколодный Шуйский в царских палатах. Убьете царя, помазанного на царство в храме божием? Против Бога пойдете? — выкрикнул я и отправился обратно.

Я обошел парламентеров, нечего более разговаривать. Конструктивного в таких разговорах не было.

Уточняя суть таких переговоров, мне сказали, что главным условием было не драться, а говорить, пусть и будут оскорбления. Меня отговаривали ехать, но я надеялся… Даже если кто из стрельцов засомневается один раз, но забудет выстрелить, я уже сделал что-то для победы.

Бой начался с нашего выдвижения. Мы шли как будто бы боевым построением. Но это была иллюзия. Никакого строя не было, а пушки вообще застряли в метрах ста позади. Но пройти расстояние до недругов нужно было именно нам, мне.

— Конные правой руки сильно вперед вышли! — сказал я Емеле. Он стал чем-то вроде адъютанта, денщика и вестового в одном лице. — Кого ждем, Емеля! Скачи к казакам правой руки и скажи им!

Как же не хватало подзорной трубы, а лучше бинокля. Приходилось привставать в стременах, чтобы хоть что-то рассмотреть, выбирать хотя бы небольшие холмики, чтобы возвысится на метр-два и увидеть наше построение.

Я шел вместе со своим воинством и не собирался отсиживаться далеко в тылу, откуда попросту не видно, что именно происходит на поле боя. Но я и не собирался лезть в бой. Это было бы уже безрассудством, по крайней мере, пока я не научусь достойно работать саблей, или каким иным клинком для конного боя.

Насколько же в этом времени господствует фатализм! Идут эти люди друг на друга, уже расстояние между противниками было пятьсот метров, не больше, но никто не действовал, идут умирать.

Эти лица… я думал, что в них не так. Они шли не побеждать, они шли умирать. И многие умрут, а другие и не проронят слезу, ибо так было нужно, такова воля Господа. Прикрыться чужой волей, отказаться от того, чтобы что-то сделать для себя, товарища.

Первый выстрел сделал… не хочется же называть неприятелем стрельцов, которые могли быть сейчас рядом со мной и только стечение обстоятельств не позволяло это сделать. Но стреляли люди напротив. Свинцовые шарики нашли свои цели, но уже на излете и мои стрельцы сильно не пострадали, хотя я видел, что ранения были. Тоже смерть. Любая царапина может стать смертельной, так как и понятия нет о заражениях.

— Федька! — позвал я второго своего вестового, этот был из казаков. — Скачи к стрелецкому голове и скажи стоять и строиться!

Зачем нам идти далее, нарушая свой строй, если противник идет навстречу? Да, уже противник, ибо первая кровь пролилась и эта кровь людей, что пошли со мной. Поэтому все сомнения прочь, не мои это люди напротив, уже не станут моими, потому пусть умрут.

Остановка позволила выровнять строй, чуть назад оттянуться мушкетерам и стрельцам центра, занять должную позицию конным правой и левой руки. Противник в это время стрелял, но результат был еще хуже, так как мои стрельцы, оттянулись на двадцать метров.

Русские люди стояли напротив друг друга и видели лица тех, с кем еще три недели назад могли выпить и меда, обсудить новости и поворчать на командиров, поговорить о видах на урожай. Теперь они стреляют друг в друга и виноват в этом… Нет, не я. Виновата рухнувшая система, слабое развитие экономики и еще много факторов, которые рождают претендентов на русский престол с приставкой «лже».

— Как же хорошо, когда в стане твоего противника есть идиоты! — сказал я, увидев, как куракинские стрельцы вышли вперед. Метров сто разделяло нас. — Если Пузиков не скомандует стрелять из пушек, я его разжалую.

Так красиво противник подставлялся!

— Бах, бах! — раздалось два выстрела из пушек.

Это была картечь, прозванная в этом времени «дроб». И выстрелы двух небольших пушек смели часть стрельцов неприятеля.

Не знаю, насколько я военачальник, чаще все же был в подчинении, но видел момент, когда несильный, но результативный выстрел пушек создавал удачный момент для атаки.

— Труби атаку! — скомандовал я и увидел непонимание в глазах Емельяна, который уже успел вернуться. — Нападение, приступ… труби, наконец!

Рог затрубил. Но момент был утерян. Стрельцы неприятеля уже откатывались. Мы же, выдвинувшись вперед, оказались уязвимы для атаки конницы.

Когда стало ясно, что неприятельская поместная конница начала свой разгон, я приказал спешно отступать.