Голос офицера пресекся от волнения, и за это волнение, овладевшее им настолько, что речь его стала юношески порывистой, — Ваня простил его и устыдился сам. Однако же и отступать не было охоты.

— Не обижайтесь, — сказал он виновато, — но вы, так называемое белое движение, давно уже нигде не сражаетесь. Вы лежите на кладбищах или просто… где попало. И не только на родной земле. Исторические сочинения, пепел погасших костров, прах и пыль — вот что такое ваше дело.

— Вы не правы, юноша! Вы не правы. Борьба продолжается.

— Сент-Женевьев де Буа под Парижем… Ольшанское кладбище в Праге… Русские кладбища в Белграде, в Манчжурии, в Аргентине… да где их нет! О какой тут борьбе может идти речь?

— Все, что происходит здесь, на земле, зеркально отражается в небесных сферах, — Ванин собеседник глазами и движением головы указал вверх. — Там главное сражение, и мы в том воинстве, небесном, однако же за Отечество наше, за Русь, и на нас белые, а не черные одежды.

— Выдумки это, — отозвался Ваня, вздохнув. — Красивые выдумки, и больше ничего.

Сергей Аркадьевич снисходительно улыбнулся:

— Пространство истории не мертво, оно занято живыми людьми, и дела их имеют свойство продолжаться. А что до самого святого, то сегодня мы более близки к окончательной победе, нежели когда бы то ни было.

6.

Атмосфера как бы разрядилась, неведомо почему, напряжение спало.

— Мы с вами, юноша, в книге Рока на одной строке, — сказал Сергей Аркадьич строго. — Мы соратники, я только что убедился в этом, потому чрезвычайно рад нашему знакомству.

— Речи мы говорим хорошие, рассудил Ваня. — Кабы дела наши были так же хороши!

— Господь да поможет нам исполнить свой долг!

Сергей Аркадьич чуть склонил голову, давая понять, что серьезный разговор окончен, после чего улыбнулся Марусе и Веруне.

— А внимание женщин… тоже входит в вашу программу? — уточнил Ваня не без иронии.

— У сердца свои законы, юноша, — сказал этот белогвардеец. — Они не противоречат тому, о чем мы с вами только что говорили. Вы поразмышляйте об этом на досуге. На эту тему лучше размышлять вдвоем, — он посмотрел при этом на Веруню и повторил: — Лучше вдвоем.

Гость снял со стены гитару — откуда взялась в этом доме гитара? — струны отозвались на движение его пальцев, кажется, еще за мгновение до того, как эти пальцы коснулись их, гитарист подмигнул братьям Илюшке, Никишке и Алешке, дружно стоявшим у печки и внимательно слушавшим весь этот разговор, и запел приятным баритоном:

— Кто нам сказал, что во тьме заметеленной

Глохнет покинутый луг?

Кто нам сказал, что надежды потеряны,

Кто это выдумал, друг?

Стукнула дверь сначала в сенях, потом избяная, вошел человек, весь заснеженный с головы до ног, в косматой папахе, прохрипел простуженно:

— Ваше благородие, есть известия.

Офицер тотчас встал, повесил гитару — она отозвалась жалобно, — как-то очень ловко, мигом застегнул пуговицы шинели, поправил фуражку, звякнул шпорами.

— Честь имею, юноша! Я буду помнить о своём долге.

— До свидания, храни вас Господь, — сказал он Марусе и поцеловал ей руку.

— Сергей Аркадьич, — встревоженно подалась к нему Веруня.

— Что бы ни случилось, не забывайте меня, Вера Павловна — тихо сказал он, обнимая ее. — Что бы ни случилось, — слышите? — я найду вас. Они так смотрели друг на друга, что… видеть это было непереносимо. Ваня и Маруся отвернулись. — До свидания, богатыри, — он пожал руку каждому из братьев. — Мы в книге Рока на одной строке, не так ли?

После чего вышел, сопровождаемый заснеженным человеком.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1.

Птичка выпорхнула, казалось, прямо из-под лыжни. Ваня остановился, следя за ее полетом: неужели зяблик? Ну да, именно зяблик. Что ж он не улетел по осени — остался зимовать?

Во все стороны снежная равнина — будь таким ровным зеркало, в него смотрись — изображение не исказится. И вот над этой равниной зяблик сделал широкий круг, звонко крикнул: «Пиньк! Пиньк!» и опять нырнул в снег неподалеку. На том месте, где он выпорхнул, и там, где пропал, наст сквозил множеством отверстий — словно ласточки-береговушки наделали свои норы; в них просвечивали веточки елей и сосен — как раз под лыжами был лес…

Этот лес назывался Кулиги. Говорят, когда-то он подступал близко к Лучкину и охватывал его со всех сторон, но за последние десятилетия отступил и уменьшился, словно тающий сугроб снега. В лесу этом на полянах брали хорошее сено. «Где косили?» — «Да в Кулигах» — «Почему дорогое?» — «Говорю же: из Кулиг». За ним на поле приземистое кирпичное строение на стенах которого мазутом написано «СЛАВА КПСС» и кое-что непечатное. Вокруг этого строения — цистерны, бочки… Здесь горючее для колхозной техники. Но как это место отыскать под снегом, вот вопрос!

Стало слышно, что внизу весело, бодро перекликаются птицы; значит, таков теперь у них быт — не на воле, а там, под снегом. Но вот что озадачивало: из тех норок, что в крепкой корке снега, доносился снизу знакомый лесной шум, словно там ветерок гулял среди сосен и елей, гулял свободно, как во дни давние.

Улыбаясь, будто разгадал хитроумную загадку, Ваня снял лыжи, воткнул их в снег, и палки тоже, чтоб не унесло ветром, если вдруг таковой поднимется; потопал, отыскивая слабое место, и нашёл его: нога глубоко провалилась, однако валенок оперся на что-то упруго прогибающееся. Очень легко торилась нора сверху вниз — снег не надо было расталкивать по сторонам, он куда-то проваливался, осыпался. Ваня нащупал рукой тонкую вершину ели и спускался, ловя ногами ветки возле самого ствола. Пахло хвойной зеленью, смолой и снегом — запахи эти радовали и бодрили. Попалось старое гнездо из прутьев — наверно воронье, они ведь вьют гнёзда высоко, на самых вершинах. Целая гроздь шишек оцарапала щёку…

Снег вокруг был крупичатым и осыпался, как песок. Вся толща его пронизана была множеством оледенелых нор, в каждой норе игольчатая веточка, словно она дышала и обтаяла вокруг себя снег. А внизу всё громче щебетали птицы.

Ваня, пожалуй, поторопился — обе ноги его вдруг соскользнули, в руках обломилась ветка… На мгновение будто комариный звон заполнил уши — по-видимому, это был краткий миг полёта.

2.

…С этого мгновения жизнь Вани Сорокоумова как бы разделилась надвое, словно разделилась на два русла, по которым и потекла, подобно реке.

Одно из них было таково…

Он осознал себя сидящим на мёрзлой земле, в