он только и твердил мне и остальным, что моя старшая сестренка, Дилайла, у хороших людей, ведь мама никогда не сделала бы ей ничего плохого.

Сейчас мне начинает казаться, что все было совсем иначе…

Мередит

Одиннадцать лет назад Март

Из-за того, что днем были занятия по йоге, с ужином я сегодня припозднилась. Он еще только в духовке, а Джош с Дилайлой и Лео уже заходят домой.

— Как там дети? — спрашиваю я, хотя думаю прежде всего про Лео.

За Дилайлу я не беспокоюсь, та без нас не страдает: веселая, открытая, легко заводит друзей. Мне интереснее, как сегодня были дела у Лео. Перестал ли он плакать, когда я ушла? Ну конечно перестал, иначе Шарлотта позвонила бы, и я бы за ним вернулась — разве можно вынести мысль, что твой ребенок весь день проплачет?

— Дети прекрасно, — беззаботно отвечает Джош.

Ну еще бы — это ведь мне, а не ему, приходится утром бросать Лео, видеть, как он обливается слезами, толкать его в руки к чужой женщине… Джошу достается самое радостное — забирать Лео домой.

— Чем они занимались, когда ты пришел? — интересуюсь я.

— На улице играли.

На этой неделе погода по-настоящему весенняя: тепло, солнечно. Зима наконец отступила, хотя, возможно, еще вернется.

— Когда ужинать будем? — спрашивает Джош.

— Примерно через полчаса. Как прошла встреча?

— Отлично! — Он расплывается в самодовольной ухмылке.

Значит, удалось-таки заполучить клиента.

— Прости, что не позвонил. Все как-то не было времени — мы отмечали.

Откупорили, наверное, бутылочку шампанского сразу после подписания бумаг. Какое у Джоша счастливое лицо!.. А если он счастлив, то и я тоже.

— Ничего страшного. — И почему я не приготовила что-нибудь особенное? Ведь знала же, когда Джош утром уходил, что сделка у них почти в кармане. Надо было приготовить его любимое блюдо или предупредить няню и заказать столик на двоих в стейк-хаусе… Вместо этого я просто-напросто запекаю курицу — слишком обыденно для такой замечательной новости. — Безумно рада за тебя.

— Рада за нас, — поправляет Джош с той же довольной улыбочкой на губах.

— Что ж, тогда откроем за ужином шампанское.

— Прекрасно! — поддерживает идею Джош и уходит наверх переодеться.

Я решаю, пока курица стоит в духовке, набрать ванну. Первой мыться идет Дилайла, и она явно не в духе.

— Достала меня эта Лили Моррис! Ненавижу ее! — сердится дочка и со злостью плюхается в воду, да так, что брызги на пол летят.

— Что случилось?

— Лили хочет украсть мою подружку. Она воровка, мама! Она ворует друзей!

— Бедная ты моя, — сочувственно произношу я.

Знала бы Дилайла, что лет этак через пять-десять ее сегодняшнее горе покажется не таким уж и серьезным, что в шестнадцать она о нем даже не вспомнит… Тем не менее я не хочу обесценивать ее переживания, да и к тому же такие слова шестилетнего ребенка точно не утешат.

— Мне жаль, что Лили тебя расстроила. Быть другом порой очень непросто. Может, вам дружить втроем? — предлагаю я.

— Лили меня не любит… — жалуется Дилайла.

— Это потому, что она тебя плохо знает. А когда узнает — будет без ума! Разве можешь ты кому-то не понравиться? — Я улыбаюсь. — Давай позовем Пайпер и Лили к нам в гости. Испечем вместе печенье, займемся рукоделием…

Не знаю, правда, где на все это найти время, зато Дилайла идеей загорается. Она успокаивается, ведь ей теперь есть чего ждать. Ничего — найдем время, выкроим.

Следующим принимать ванну идет Лео. Когда он уже раздет, я замечаю на его ягодице синяк, причем немаленький, размером примерно с бейсбольный мяч.

— Откуда это? — восклицаю я, тыкая в ушиб, и Лео морщится от боли.

Вокруг ушиба припухлость, а сам синяк бордовый — совсем свежий, еще не начал отцветать. Значит, посадил его Лео сегодня.

— Ты обо что-то ударился? — выпытываю я. Лео молча на меня смотрит. То ли забыл, то ли не хочет рассказывать. — Ты помнишь, откуда у тебя синяк? — спрашиваю я снова.

В ответ Лео качает головой и просит подать игрушки. На этот раз выстроенные на краю ванны кит с рыбкой вовсе не грациозно ныряют в воду, как обычно, а сталкивают в нее друг друга грубыми пинками. Большой голубой кит ударяет своим мощным плавником беззащитную красную рыбку. Та летит в воду, ненадолго идет ко дну, а потом всплывает на поверхность. Лео хватает рыбку, кладет ее на край ванны, и все повторяется снова.

— Лео, — говорю я твердо. — Кто-то с тобой сделал то же самое? — Тут я опять показываю на синяк.

Тогда Лео подносит к губам палец и произносит:

— Тсс…

Сердце у меня замирает. Неужели кто-то его обидел и пригрозил молчать?

Я поднимаю Лео из ванны и отправляюсь звонить Шарлотте. Если с Лео что-то случилось, она наверняка должна была сказать Джошу, когда тот пришел за детьми. Спрашиваю его — нет, ничего не сказала. Джош уходит посмотреть синяк.

Звоню. После третьего гудка Шарлотта поднимает трубку.

— Здравствуй, Мередит! — нараспев отвечает она.

Шарлотта гораздо старше меня. Когда-то она работала учителем в специальной школе. Детей, которых хотели выгнать из обычной школы, не исключали, а переводили в эту, специальную. Душевные силы такая работа отнимала нещадно. Долго Шарлотта не продержалась и в итоге решила стать няней.

Я рассказываю про синяк и спрашиваю:

— Лео, случайно, не падал у тебя дома? Не ударялся? Может, видела?

— Дай-ка подумать…

Шарлотта присматривает за детьми самого разного возраста — от полутора до двенадцати лет. Те, что постарше, как Дилайла, например, полдня проводят в школе, а в три часа Шарлотта с малышами идут их забирать. И тогда работа удваивается. Всякий раз, когда я прихожу к Шарлотте, у нее в доме царит «творческий» беспорядок.

— Нет, — отвечает Шарлотта после небольшой паузы. — Ничего такого не было — по крайней мере, у меня на глазах. А сам Лео не упоминал, что ушибся. — Тут она опять ненадолго замолкает. — Это он так сказал, Мередит? О том, что упал у меня…

— Нет, такого он не говорил. Просто весь день Лео провел вне дома, а утром синяка еще не было, вот я и думаю, откуда он мог взяться, — объясняю я без всякого намерения обвинить.

— Что ж, Лео стоило рассказать мне, если он ушибся. Мы приложили бы лед.

Слова Шарлотты задевают меня за живое — она винит Лео. Если не в случившемся, то хотя бы в том, что он к ней не подошел после.

Впрочем, ругаться я не хочу — дети все время ударяются и зарабатывают себе