Гордость подсказывала ей немедля развернуться и пуститься в обратный путь, чтобы вернуться в бухту Золотой Рог с войском. Но гордыня – плохой советчик, да и войск у Ольги было маловато. Отказавшись перебираться в гостиный двор, где обычно проживали киевские купцы, она осталась ждать приема на ладье и запретила свите сходить на берег тоже. Об этом было доложено Константину, и, не желая вражды с повелительницей русов, он назначил дату приема.

На девятый день месяца сентября, в третьем дне недели, когда солнце поднялось над золотыми куполами Константинополя, Ольга прибыла к воротам Большого императорского дворца. Стараниями своих купцов одета она была как заправская византийка – в пурпурной мантии, на которую ниспадал белоснежный плат, удерживаемый на голове зубчатою короною. Она старалась держаться величаво, но еще никогда в жизни не чувствовала себя столь ничтожной.

Дворцовые слуги одевались пышнее ее бояр. Упитанные, с лоснящимися голыми лицами, они были важными, как сановники, а сановники, обращаясь к Ольге, лишь слегка наклоняли головы и разговаривали надменным тоном. Этот магистр, этот патрикей[25], этот еще кто-то, а имен и вовсе не упомнить. Ни один из них не понимал ни единого слова по-русски, так что приходилось общаться через толмачей, которые, как подозревала Ольга, постоянно путались и перевирали сказанное.

Прежде чем впустить гостей в тронный зал, их, не испросив позволения, обрызгали благовониями, словно они давно не мылись и дурно пахли. Из-за удушливого запаха роз Ольга начала чихать, из-за чего не сразу смогла идти дальше.

– Багрянородный владыка мира ждет! – испуганно шепнул толмач.

Ольга отодвинула его рукой («Я дольше ждала») и ступила в огромный зал, подавляющий своими размерами.

Немолодой человек, восседающий на троне, был толст, молочно-бел, с орлиным носом, выдающимся между больших бархатных глаз. «Любит Константин поесть, – отметила про себя Ольга. – И выпить», – добавила она мысленно, отметив красноту воспаленных щек и губ.

Остро пахло эфирными маслами, низко и протяжно играли невидимые трубы, а звери и птицы на постаменте трона пришли в движение, издавая переливчатый звон и меняясь местами. Под бронзовым деревом, стоящим рядом, развернулся хвост бронзового же павлина. Ольга оцепенела при виде того, как открылись пасти двух таких же бронзовых львов, возлежащих по обе стороны от трона.

Усмехаясь, Константин приподнял пухлые белые руки. По хлопку его ладоней многочисленные бритые сановники выстроились в два ряда, образовав коридор для прохода Ольги и ее свиты. Впереди нее вышагивал старичок, несущий на бархатной подушечке грамоту, привезенную из-за моря. Насколько она поняла, он звался здесь логофетом[26], хотя ей это ни о чем не говорило. Торжественно передав свиток сановнику императора, старичок отступил и указал обеими руками на сверкающий пол, приговаривая:

– Проскинесис… проскинесис…[27]

Толмач объяснил, что приветствовать императора следует, распростершись ниц.

– Сейчас и при уходе, – торопливо пробормотал он.

Побледнев, Ольга преклонила колена.

– Ложись, ложись, – шипел толмач.

Она встала и произнесла заранее заготовленное приветствие. «А вдруг мне сейчас велят удалиться, отказав в приеме? – крутилось у нее в голове, пока она говорила. – Или вообще вышвырнут на глазах у всех?»

Волнение мешало ей видеть Константина. Он словно был скрыт от ее взора вуалью, смутно проступая в тумане. А трубы продолжали гудеть торжественно и грозно. И механические звери звенели и двигались, двигались и звенели. Странно, но это не помешало Ольге расслышать голос Константина и перевод его вопроса.

Не переставая доброжелательно улыбаться, он осведомился о жизни и здоровье Ольги, дождался ответа и плавным движением передал слово логофету. Тот задал несколько таких же вежливых, ничего не значащих вопросов. Как прошло путешествие? Сколько лет Святославу? Понравилось ли Ольге в столице мира?

Попенять бы этим напыщенным византийцам за то, что они заставили ее томиться в гавани, дожидаясь приема!

– Константинополь произвел на меня благоприятное впечатление, – ответила она, сопровождая ответ величавым кивком. – Я счастлива засвидетельствовать свое почтение царствующему граду и его владыке. Да будет император так милостив, что примет киевские подношения.

Она подняла руку. Цепочкой подбежали слуги и разложили перед троном множество сундуков, ларей и разостланных на полу полотен. Тут были и искусно отделанные панцири, и кубки, и щиты, и тканые картины, и россыпи камней, и богатые меха, и безделицы из злата.

Константин кивнул. Дары поволокли в дверь за занавесом. Опять загудела стихшая было музыка, львы открыли пасти, павлин распустил хвост. Логофет указал Ольге на мрамор под ногами. Она снова преклонила колена, не сумев себя заставить распластаться на виду у императорского двора. Все-таки она была женщиной. Для нее лечь перед мужчиной – все равно что предложить себя.

Константин сидел неподвижно и улыбался, как восковая кукла со стеклянными глазами. Логофет повел гостей к выходу. Прием закончился. Ольга получила возможность перевести дух. Ее грудь вздымалась, щеки горели. Она не смотрела на своих людей, внутренне ненавидя их за то, что они стали свидетелями ее унижения.

Настроение у Ольги не улучшилось, когда ее повели на прием к супруге Константина, которой тоже следовало засвидетельствовать свое почтение. Лепные потолки, хрусталь, мрамор и позолота напоминали на каждом шагу об убожестве княжеского терема в Киеве. Дворец был так велик, что в некоторых помещениях разместили самые настоящие сады, где щебетали птицы и журчали ручейки. Один зал был столь высок, что Ольга едва не потеряла корону, разглядывая светящиеся картинки на стеклянном куполе. А лестница, ведущая к покоям императрицы Елены, могла бы вместить пятнадцать всадников, поднимающихся одновременно сплошной шеренгой.

Перед входом Ольге было предложено омыть руки в портике из невиданного ею прежде зеленого камня. Оттуда открывался вид на продолжение дворцовых построек, уходящих вдаль со своими колоннами и башнями с развевающимися стягами. Каким же болваном был Игорь, когда надеялся захватить эту махину со своим жалким войском! Императорский дворец буквально излучал мощь, которая ощущалась кожей.

Ольга чувствовала себя деревенской девкой, впервые очутившейся в городе. Повсюду сияли росписи и мозаичные панно, красовались каменные цветы и высились чеканные сосуды, а светильников на стенах хватило бы на то, чтобы самая темная ночь стала ярким днем.

Косясь на это великолепие, Ольга злилась и восхищалась одновременно. И, печатая шаг, твердила себе, что никто и ничто не заставит ее опуститься на колени перед женой Константина. Но, может быть, ее принудят силой? Заломят руки за спину, поставят на колени, ткнут носом в бархатные туфли императрицы?