— Бывший муженек, — уточнил Антонио.

— Извини, дорогой. Ты сегодня слишком чувствительно настроен — обижаешься по пустякам, не находишь?

— Просто хочу поставить точки над «i».

— Заметил, Тони, что делает с людьми предвкушение славы.

— Нашел работенку? — спросил его Тони.

— Да еще какую! — опять ответила за него Эмма. — У моего деверя. Антонио делает книгу о мадридских тусовках для общины. Это только начало, а за ним последуют новые и новые издания.

— Откуда тебе известно?

— Да вот известно… Я разговаривала с Паскуалем, и он сказал, что издательство в восторге от твоих фотографий. Буквально так и выразился: «Изумительные фотографии, Эмма!» — Ее голос звучал напыщенно.

— Черт возьми! Книга уже закончена, а Паскуаль пристал ко мне с какими-то дополнительными интервью. Не понимаю, чего он добивается?

— Ну вот, теперь ты рассердился на Паскуаля. Он-то чем тебе не угодил, Антонио?

— Сюда недавно заходил ваш Сепульведа, — сообщил Тони. — Попросил воды.

— Теперь он пьет только воду, — пояснил Антонио.

— И правильно делает: надо следить за своим здоровьем, разве не так? Ладно. Что тебе принести, Антонио? Как всегда? А тебе?

— Что-нибудь вкусненькое, — ответила Эмма.

— Полцыпочки[59]?

Старая шутка, понятная лишь своим. Она повторялась из вечера в вечер, когда Антонио приходил сюда с друзьями, оставаясь до трех утра, то есть до самого закрытия паба. Прощались навеселе, расточая уверения в горячих дружеских чувствах и обещания скорой встречи.

Услышать знакомую присказку для Антонио было равносильно путешествию в далекий, давно забытый мир, а ведь прошел всего год, с тех пор как он резко изменил образ жизни, круг общения и привычки. Сердце защемило грустной нежностью, словно он безвозвратно потерял что-то очень дорогое.

Эмма и Тони засмеялись. Потом официант принес пива и тарелку соленых орешков.

— Вот твой арахис. Приятного аппетита!

Это была вторая дежурная шутка, поскольку Эмма неизменно утверждала: она посещает пабы ради арахиса, а пиво только помогает протолкнуть его в горло.

Они прихлебывали из высоких стаканов, потерянно глядя куда-то в сторону. Через некоторое время Антонио прервал молчание:

— Иногда ко мне приходит четкое понимание, насколько бездарно я растратил свое время. Ведь кроме меня в нашей компании не нашлось никого, кто верил во все эти бредни о творческой свободе восьмидесятых годов… Наверное, был слишком молод… и глуп…

— Мы, дорогой. Я тоже потратила время зря.

— Пожалуйста, перестань называть меня дорогим.

— Прости, но ты сегодня совершенно невозможен.

Антонио пожал плечами и попытался изобразить улыбку, но не смог.

— Будь я в ту пору на десять лет старше… но мне едва исполнилось семнадцать, когда Франко отправился на тот свет, — чтоб ему там яйца отшибли! Его смерть застала меня врасплох…

— Нас — мне тогда исполнилось пятнадцать.

— За пройденное время можно было найти себе место под солнцем… приобрести студию, добиться чего-нибудь существенного… А что сделал я? Ничего…

— Что сделали мы?

— Работал в каком-то занюханном агентстве, которое публиковало комиксы и журналы для фанатов… Попросту бездельничал, валял дурака. Меж тем как другие думали о будущем. Посмотри, чего достиг Сепульведа, Аласка, Оука Леле, Гарсия Аликс… та же Белен Саррага…

— Белен хорошо устроилась, подцепила богатенького мужа. Вот бы мне так!

— Все «хи-хи-хи» да «ха-ха-ха», а жизнь уходит. Я ничто, ноль с палочкой. Скажи, кто меня знает как фотографа? Ну, скажи!

— Твои друзья. Они знают твои работы.

— В моем возрасте не приходится говорить о друзьях. Друзья существуют, пока ты молод, а потом превращаются в конкурентов. — Антонио посмотрел на часы и раздраженно повел плечами. — Извини, но уже поздно, мне надо идти. Так как мы не договорились заранее…

— Успокойся. Я останусь здесь. Наверняка встречу кого-нибудь из знакомых, посижу немного, а потом отправлюсь восвояси.

— Ты сегодня была на занятиях?

— Была, но шеф болен. Нам позвонила его женушка и предупредила, чтобы мы не ждали.

— Значит, так и не развелся. Я думал, он современнее.

— Я тоже думала. Он говорит, что не может оставить жену, поскольку любит ее по-своему. Потом я узнала о других его интрижках, например с одной девушкой с нашего курса, Магдой. Ты ее должен помнить.

— Не очень отчетливо.

— Я развелась, а он — нет. Вот влипла!

— Ты изображаешь из себя феминистку, когда тебе это на руку. Выкидываешь флаг женской независимости, однако не для утверждения своих прав, а для того, чтобы что-нибудь для себя урвать.

— Естественно. А ты для тех же целей используешь свой мачизм.

— Верно подмечено. Мы оба в глубокой заднице, и это меня утешает.

— Может, останешься, и выпьем еще? Мы ведь друзья, не правда ли? Девять лет брака, не считая тех лет, когда мы просто жили вместе, дают право на дружбу, не думаешь? Неужели твоя работа настолько для тебя важна, что мешает побыть несколько лишних минут с бывшей женушкой? Даже вечером в пятницу?

— Мне надо снимать, я тебе уже говорил. И кончай со своим сюсюканьем: женушка, муженек… В конце концов, кого из нас трахала мировая знаменитость: тебя или меня? Ты сама меня бросила, я не виноват.

— И что теперь? Стать на колени и умолять, чтобы ты провел со мной вечер? Я пришла на интервью с Сепульведой ради тебя, поскольку знала: ты там обязательно будешь.

— Этот козел, твой драматург, дал тебе увольнительную именно на сегодняшний вечер? Прямо как в воду глядел!

— Ничего подобного, милый.

— Никак не решится переехать к тебе с пожитками? Вот в чем все дело?

Эмма криво улыбнулась и забарабанила пальцами о край стола.

— Мудак! — Она помолчала несколько секунд. — Сейчас он женат в третий раз, на аргентинской еврейке. Говорит, что не желает больше пускаться в матримониальные авантюры, дескать, трех раз вполне достаточно.

— А ты обожаешь матримониальные авантюры.

— Меня воспитали для брака. Дому необходим мужчина, особенно в наше время. Если женщина одинока, то на нее смотрят с опаской, считают неполноценной… не знаю.

— Теперь все наоборот, ты права. Раньше, если ты состоял в браке, тебя держали чуть ли не за идиота или по меньшей мере за человека со странностями. Помнишь, как отреагировали наши друзья, когда мы поженились? Они назвали нас ретроградами.