со дня моего рождения отец откладывал деньги на счёт, который открыл на моё имя. От него нельзя было отказаться по тем документам и мать о нем ничего не знала. Именно с этих денег куплена эта квартира и мотоцикл. Плюс подработка у брата. Клуб «Догма», помнишь? Он принадлежит ему. Я помогаю с закупками, организацией мероприятий, дизайном. Машину подарил мне тоже брат.

Стоит ли говорить каким мудаком я себя ощущаю в данную минуту? Думаю, это и так понятно. Мне стыдно смотреть на неё, и я перевожу взгляд на небо. За окном умирает день, а мне кажется я умираю вместе с ним.

— Мать с отчимом уехали в какую-то деревню. Я больше с ней никогда не разговаривала. Меня забрали к себе тётя с Игорем. Я замкнулась в себе, кое-как доучилась до конца одиннадцатого класса. Они возвращали меня к жизни, если бы не они… После школы я поступила на заочку. Я не хотела никого видеть, ни с кем общаться. Я ходила к психологу, по его совету я перешла на очное, — она снова растягивает губы в жёсткой усмешке. Мне не нравится, к чему всё это ведёт. — Как бы не старались родные и психолог, я больше так и не смогла доверять людям. Потому что самое страшное не холод снега под босыми ногами, не насмешки полицейских. Даже не предательство матери. Самое страшное — понимание, что для некоторых людей ты просто вещь. Товар. Ставка. Они могут обсуждать тебя, оценивать, выставлять за тебя цену — и не видеть в этом ничего страшного. Теперь каждый мужской взгляд мне кажется оценивающим. Каждый громкий голос заставляет вздрагивать. По ночам снится один и тот же кошмар, что я в тёмном помещении с запертой дверью и нахожу замок. Когда я открываю эту дверь я вижу лицо со шрамом…

Она замолкает на мгновение. Рассматриваю её лицо и проигрываю как на повторе всё, что она сказала. Почему? Почему Яна? Судьба била её, не жалея. Я старался ей помочь, защитить от всего мира, но почему же я не смог её уберечь от самого себя? Яна вскидывает взгляд и заглядывает мне в глаза:

— Знаешь… Когда замёрзают руки можно надеть варежки, замерзает шея — просто поправить ворот, но нет одежды для души, когда каждая клеточка покрыта льдом. От моего сердца осталась одна сажа, Макс. Но, потом появился ты, — она слабо улыбается, тоже рассматривая моё лицо. — Ты единственный, кого я подпустила настолько близко. Я знаю, что нужно было рассказать, это многое бы объяснило. Но думаю, ты согласишься, что желания таким делиться — не возникает. К тому же, одна из причин по которой я не хотела говорить — стыд. Делали они, а стыдно мне, потому что я чувствую себя запачканной, измаранной, извалявшейся в грязи. А ещё одна причина — жалость. Та жалость, которую я боюсь увидеть в твоих глазах. Я не знаю, почему ты решил, что я играю в игры с тобой…

— Яна..

— Это уже не важно, — она мгновенно перебивает меня. — Ярлыки легко навешаются, но мы не товары, ножницами их не срезать. Не придумали еще таких хирургических ниток, чтобы зашивать раны в душе.

Она замолкает на секунду, а у меня не находится сейчас слов, которые я мог бы ей сказать. Я оглушен этой историей.

Яна, словно мотылёк, который летел к свету. А сейчас, она снова с опалёнными крыльями, только спичку с огнём поднёс я.

— Когда ты был в командировке, я снова встретила его… Честно, я надеялась никогда больше его не увидеть. Этот голос… Руки… Тату… — ровным тоном продолжает Яна.

Зажмуривается и лёгонько трясёт головой, будто отгоняя наваждение.

— Хорошо рядом был Игорь. Он сказал, что больше я его никогда не увижу. Я не знаю, что он с ним сделал и сделал ли вообще. Но, надеюсь, это наша последняя встреча. Тебе я не сказала потому что… Я снова почувствовала себя той уязвимой, беззащитной и никому ненужной девочкой. Я так боялась… — она шепчет еле слышно, но я распознаю каждый звук.

Уже хочу начать что-то говорить, надеясь на что слова найдутся, но она резко оборачивается ко мне:

— Сегодня же мой день рождения, — произносит она с невесёлой ухмылкой, — исполнишь моё желание?

В этот момент внутри меня что-то обрывается. Чувствую, как липкие щупальца тревоги начинают заполнять всё внутри меня. Гоню прочь эти ощущения и стараясь слабо улыбнуться, отвечаю:

— Любое, Яна, — пытаюсь её обнять, но она уворачивается.

— Уходи, Макс, — она отстраняется и поднимает на меня взгляд, наполненный болью, но вместе с тем уверенностью в своих словах. — Уходи и никогда не возвращайся.

Всё вокруг будто сужается до точки. Я понимаю, что теряю её, а в голове формируется чёткое понимание, что это необратимо.

— Ян, — мой голос переходит в какой-то каркающий шёпот, прикасаюсь к её ледяным пальцам, но она аккуратно высвобождается из моего захвата. — Василек…

Её просьба застывает между нами ледяной стеной. Я вижу, как Яна отворачивается, словно вычёркивая меня из своей реальности. Наш разговор для неё закончен — последние слова брошены, как камни в омут.

Я наблюдаю за собой будто со стороны: вот я встаю, механически переставляя ноги, с мучительной ясностью понимая — любые слова сейчас бесполезны. Она захлопнула все двери, опустила все шторы. Мой голос теперь для неё — лишь пустой звук. Щелчок замка входной двери звучит как выстрел. Занавес. Конец истории.

Глава 28. Макс

Пустая бутылка водки насмешливо поблескивает в тусклом свете кухонной лампы. В руках недокуренная сигарета, первая за за долгое время. Дым от неё лениво ползёт к потолку, цепляюсь за этой картиной, как за единственно реальное в мире. В голове какое-то месиво из мыслей. В душе — чёрная дыра. В сердце — Яна. Всегда она.

Три года я держался и не курил, а сегодня всё полетело к чертям. Как и моя жизнь. В пепельнице уже собралась горсть пепла и окурков. Каждый — как очередной час этих бесконечных дней. Затягиваюсь снова, и дым наполняет лёгкие вместе с горечью от воспоминаний. Сначала мои претензии, от которых мне тошно, потом Яна с её историей.

Смотрю на снимок в телефоне. Это единственное, что у меня осталось на данный момент от неё. Яна не любит фотографироваться, но я смог уговорить её на один кадр. Он получился нечёткий, но такой родной. Даже в смазанном снимке я вижу отчётливо ее лицо. Она улыбается той редкой, настоящей улыбкой. Какая