вряд ли окончился бы крахом и образовавшуюся между ними брешь удалось бы как-нибудь залатать. Зная за собой эту нравственную жилку, Канамэ не видел в ней ни повода для гордости, ни свидетельства собственной слабости – в глубине души он сознавал, что им движут не твердые моральные убеждения, а, скорее, обыкновенное тщеславие и мелочное чистоплюйство. И всякий раз перед ним с неизбежностью возникал вопрос: почему он должен связывать свою судьбу с одной-единственной женщиной, если она не способна дать ему и половины того блаженства, какое он испытывает в объятиях Луиз – иноплеменницы и чужестранки, случайно встретившейся ему на долгом жизненном пути? Разве это не противоречит всякой логике?

13

Любезный зять!

Простившись с Вами, мы продолжили свое путешествие и, как и было намечено, 25-го числа вернулись домой через пролив Наруто и Токусиму. А вчера вечером пришло Ваше письмо от 29 мая, каковое, не стану скрывать, потрясло меня до глубины души. Характер Мисако всегда оставлял желать лучшего, но, поверьте, подобной нечестивицей я ее не воспитывал. Как принято говорить в таких случаях, должно быть, это бес ее попутал. Я безмерно огорчен и не перестаю спрашивать себя, за какие грехи суждено мне на старости лет получать такие удручающие известия. Не нахожу слов, чтобы выразить Вам свое сожаление и глубочайшее чувство стыда, каковое я, как отец Мисако, перед Вами испытываю.

В свете изложенных Вами обстоятельств трудно надеяться, что Вы благосклонно отнесетесь к какому бы то ни было вмешательству с моей стороны, – я вполне представляю себе всю меру Вашего негодования. Тем не менее у меня возникли некоторые соображения, каковыми я желал бы с Вами поделиться, а посему беру на себя смелость настаивать на том, чтобы Вы с Мисако посетили меня в самое ближайшее время. Я намерен серьезно побеседовать с дочерью и попытаться ее образумить, а если мои увещания не возымеют действия, я найду способ ее наказать. Если же она изъявит готовность впредь вести себя с надлежащим благоразумием, я буду нижайше ходатайствовать перед Вами о том, чтобы Вы ее простили.

Пользуясь случаем, упомяну, что мне наконец-то удалось обзавестись вожделенной куклой. Я намеревался известить Вас об этом тотчас по возвращении домой, но меня внезапно одолела боль в плече, и это вкупе с Вашим обескураживающим письмом омрачило мне радость от ее обретения. Увы, в кои-то веки совершив паломничество по святым местам, я не только не сподобился благодати, но, напротив, навлек на себя жестокую кару. Простите, что докучаю Вам своим стариковским брюзжанием.

Итак, жду вас обоих к себе как можно скорее – я готов принять вас в любое время, начиная с завтрашнего дня. Прошу Вас отнестись к моим словам со всей серьезностью и ничего не предпринимать до нашей встречи…

– Ну и ну… Нет, ты только послушай: «Я безмерно огорчен и не перестаю спрашивать себя, за какие грехи суждено мне на старости лет получать такие удручающие известия»! – воскликнул Канамэ, обращаясь к жене.

– Интересно, что вы ему написали?

– Я постарался по возможности кратко изложить ему суть дела, не упуская при этом главного. Я сделал упор на том, что не снимаю с себя ответственности за случившееся и желаю развода в той же мере, как и ты. Одним словом, я дал ему понять, что мы в равной степени виноваты…

– Мне с самого начала было ясно, что реакция отца будет именно такой, – произнесла Мисако.

Для Канамэ же ответ тестя прозвучал как гром среди ясного неба. Конечно, Мисако была права, предупреждая его, что в данном случае прибегать к эпистолярной форме нецелесообразно, что отец с его характером наверняка все не так истолкует и объясниться с ним следует при личной встрече. Канамэ и сам понимал, что так было бы лучше, тем не менее он решил для начала обрисовать ему положение в общих чертах, а уже потом, по прошествии нескольких дней, отправиться к нему для обстоятельного разговора. На то у него были свои причины: ему хотелось по возможности смягчить наносимый тестю удар, да и с каким лицом он приступил бы к этому разговору, если за все время их совместного пребывания на Авадзи ни единым словом не обмолвился о том, что в его семье происходит что-то неладное? К тому же, как можно было догадаться по письму старика, тот наверняка решил бы, что зять явился исключительно ради того, чтобы полюбоваться на куклу, и принялся бы с гордым видом живописать все перипетии ее приобретения, тем самым выбивая всякую почву у него из-под ног. Памятуя о далеко не пуританском прошлом старика, Канамэ считал себя вправе надеяться на чуть большее понимание с его стороны. На словах тот неизменно выставлял себя приверженцем старозаветной морали, но Канамэ подозревал, что это всего лишь поза, своего рода кокетство, свойственное людям его склада; в действительности же, полагал он, старик куда более гибок и чуток к веяниям времени, чем могло показаться со стороны. Однако он обманулся в своих ожиданиях: старик не только не пожелал воспринять письмо Канамэ в том духе, в каком оно было написано, но и превратно его истолковал. Чего стоили, например, такие его фразы: «Я вполне представляю себе всю меру Вашего негодования» или: «Не нахожу слов, чтобы выразить Вам свое сожаление»! Если бы он удосужился вникнуть в смысл написанного, ему вряд ли пришло бы в голову упоминать о «глубочайшем чувстве стыда», ведь Канамэ тщательно взвешивал каждое слово, дабы ненароком не задеть старика за живое. Так, может быть, этот скорбно-покаянный тон был всего лишь данью этикету?..

– Я думаю, далеко не все в этом письме следует принимать за чистую монету, – сказал Канамэ жене. – Когда используешь старинные эпистолярные формулы, они неизбежно наполняются выспренним содержанием, иначе получилось бы несоответствие. Не исключено, что твой отец написал все это просто из любви к искусству и на самом деле не так уж сильно огорчен. Очевидно, мое письмо застигло его в тот момент, когда он более всего был расположен упиваться радостью от приобретения куклы, и вдруг – такая досада!

Лицо Мисако было бледнее обычного и выражало спокойное безразличие. Весь ее вид, казалось, означал, что ей нет дела до всего этого, что она давно уже не тревожится из-за подобных пустяков.

– Как ты намерена поступить?

– В каком смысле?

– Ты поедешь со мной к отцу?

– Ни за что! – Тон, каким это было произнесено, говорил сам за себя. – Поезжайте и объясняйтесь с ним сами, без меня.

– Но в письме прямо сказано, что он хочет