— Но еще не все, Лизхен… Ты должна знать, что все эти годы я тебя любил… Любил, несмотря на собственную глупую детскую клятву, несмотря на слухи, которые ходят обо мне и моих пристрастиях. Ты осталась единственной женщиной, которая не просто задела мою душу, которая стала частью моей души.

— Фридрих…

— Я ни о чем тебя не прошу, я просто наконец набрался решимости тебе это сказать. Я знаю, что твое сердце несвободно, знаю, что нас разделяют границы, политические разногласия, традиции… Тысячи и тысячи самых разных вещей.

— Разделяют, друг мой. — Елизавета пыталась найти в душе ответ на слова Фридриха. Пыталась но не могла.

Та, пылкая глупая девчонка, цесаревна Лизетка, давным-давно осталась в прошлом. И здесь, рядом с королем Пруссии, стояла не влюбленная принцесса, а взрослая и расчетливая царица. Увы, пепел ничто не в состоянии разжечь.

— Поэтому, душа моя, прекрасная царица Елизавета, твой верный навсегда друг просит у тебя один только вечер. Вечер, который мы проведем вдали от всех. Вечер, когда ты меня наконец простишь.

— Хорошо, — кивнула Елизавета. — Я подарю тебе этот вечер, подарю его своему другу. Человеку, который, быть может, сам того не желая, сделал меня тем, кем я есть сейчас.

— Мне этого довольно, моя любовь.

* * *

Оставим царственных персон наедине. Неизвестно, была эта встреча на самом деле или только пригрезилась она Фридриху, вошедшему наутро в гостевые покои. Легкий аромат французских притираний еще витал в воздухе, утешая душу самого сурового из европейских монархов.

Парижская улочка затихала.

Прогрохотала конка. По противоположной стороне, обнявшись, со смехом прошла парочка. Колокола на Нотр-Даме пробили семь вечера.

«Как же я люблю это время! — подумала, потянувшись, Инесса. — Еще не ночь, но уже не день. Уже тихо, но до ночного безмолвия далеко. Голубые сумерки наползают на город, но ядовито-желтые фонари еще не нагоняют тоску!..»

— Зашторь окно, — раздался рядом голос Владимира.

— Зачем? — Инесса и сама собиралась закрыть шторы, но теперь, должно быть из духа противоречия, заупрямилась.

— Не люблю, когда за мной следят… — Он усмехнулся. — С Шушенского не люблю…

— Глупенький, за тобой никто не следит… — Инесса по-кошачьи приникла к его плечу. — Может быть, ты стесняешься?

Она совершенно точно знала, что он стесняется. И ее наготы, и собственной тоже… Сначала ее это изумляло: как же так — приверженец невероятно прогрессивных идей в обычной жизни оказался удивительным пуританином. Иногда она позволяла себе вслух над этим подшучивать, но очень редко — Владимир этого не любил, хмурился и потом надолго замолкал. Хотя от встреч не отказывался. Должно быть, он и сам в глубине души понимал, что в начале двадцатого века человеку с передовыми взглядами нельзя быть таким по-ханжески отсталым. Но перебороть себя куда сложнее, чем раскрыть собеседникам глаза на грядущий мировой порядок.

— Будь любезна, закрой шторы, — еще раз повторил Владимир, по-прежнему не открывая глаз.

— Ну хорошо, мой родной, как скажешь.

Инесса легко встала с обширного ложа и подошла к окну. Стало уже заметно темнее, вдалеке загорались первые фонари, но за окном еще царили сумерки. Окна дома напротив были темны — неудивительно, ведь служащие управления по градостроительству уже покинули свои рабочие места и, должно быть, добрались домой.

По совести говоря, даже здесь, в Париже, она выбирала себе жилье, помня о шпиках и вездесущей царской охранке. Дом был узким, каким-то чудом втиснутым между двумя соседними, — всего один подъезд, да по одной квартирке на этаже, да без консьержки. К тому же жилье Инессы располагалось на верхнем этаже — шаги по скрипучей лестнице были отлично слышны через не самую толстую дверь. Безусловно, это против правил — верхний этаж, но зато можно не опасаться непрошеных гостей — в окно никто не полезет, да и с черного входа не зайдет — нет в доме такого хода. Квартирки тут стоили недешево — по меркам не самых богатых эмигрантов, конечно. Для парижанина же это было жилье самого низкого класса — и с самой низкой оплатой. И потому селились здесь кто угодно, только не парижане.

— Темнеет?

— Да, солнце уже село.

— Ну вот и замечательно — выходит, у меня есть еще как минимум час…

— Всего час? Но отчего ты не можешь остаться до утра? Отчего так торопишься меня покинуть?

— Инесса, — брови Владимира сблизились, она знала, что так бывает всегда, когда он недоволен, — мы с тобой говорили об этом уже не раз. Но я еще раз повторю: я женатый человек. Не годится, если меня будут упрекать в неверности или даже просто задавать вопросы, где я был и отчего только утром вернулся на улицу Роз.

— Господи, но кто тебя будет упрекать? Кто станет задавать тебе вопросы? Ты имеешь право поступать так, как считаешь нужным. Тем более здесь… Ну давай считать, что так лучше — разумнее из соображений конспирации. Ведь не только клошары наводняют улицы Парижа, когда садится солнце! Среди них могут появиться и агенты Третьего охранного отделения…

Владимир расхохотался:

— Господи, ну что ты такое говоришь?! Охранка переоденется клошарами? Ох, насмешила, ей-богу, насмешила.

Инесса пожала плечами. На ее взгляд, объяснение было удивительно логичным — и к тому же означало, что затаиться до рассвета нужно будет не только сегодня вечером, но, может быть, еще не раз…

А это значило, что еще не раз Владимир останется до утра с ней… Ведь диктовка материалов для статьи с тем, чтобы она сразу же переводила их на французский для парижских товарищей, может затянуться надолго.

(Именно под этим предлогом Владимир и приходил к ней сюда. Хотя статьи все же диктовал, а потом педантично проверял, насколько хорош перевод и насколько он отвечает замыслу.)

Владимир взял ее за руку:

— Мне тоже иногда архисильно не хочется уходить отсюда. Не хочется красться в сумерках вдоль набережной, прислушиваясь к шагам у себя за спиной. Вот если бы ты могла поселиться у нас… Комната Марии уже почти месяц пустует.

— И тогда ты мог бы оставаться у меня на всю ночь?

Инессе была даже смешна предложенная картина. Но она постаралась не подать виду, насколько шокирована словами Владимира, насколько сильно он ее обидел.

— Нет, конечно, дурочка. Но мы бы виделись все-таки чаще…

— Нет. — Инесса чуть отстранилась. — Я бы не смогла, не выдержала бы просто.

— Но Наденька вовсе не ревнива…

— А я? А ты?

— А я безумно ревнив… Не поверишь, вспоминаю о твоих мужчинах — аж дух перехватывает.