Здесь это просто. Что этот мальчик? Сын моей университетской подруги, годящийся мне в сыновья? И если строго разобраться, наши отношения – грань патологии. Почти то же самое, что спать с болонкой или попугаем.

Я запала на него, потому что давно не чувствовала любви, сама и к себе. Потому что мир, в котором я живу, наводнен ходячими покойниками, принимающими массажи и холящими себя на курортах.

Я почувствовала тепло и пошла на него. И утонула в нем и в страсти – очень давно никто не дотрагивался до меня так трепетно и так страстно, с такой наполненностью чувством. Это моя вина. Я забыла о том, что такое бывает, и сама не искала любви.

И, конечно же, главное: увлечение молодыми мальчиками – симптом старения. Я просто старею, эта истина стара как мир, молоденькие девушки увлекаются взрослыми мужчинами, стареющие дамы – безусыми мальчиками. И что делают эти безусые мальчики со своими стареющими леди? Сначала носят на руках и боготворят, и сходят с ума от того, как "такая" снизошла до них и даже отдалась так пылко, а потом делают тете ручкой, потому что жизнь берет свое.

Сколько я видела таких пар и сколько раз содрогалась от отвращения. Тетенька тянет за ручку мальчика, пьяненького и упирающегося, и уже до смерти уставшего тискать ее сиськи.

Воспоминания. Пришпорить. Закурить. Ну конечно же, у нашей университетской преподавательницы был роман со студентом. Сначала он красиво за ней ухаживал, а потом вытирал об нее ноги на глазах у всего курса. Бросил ее, увлекшись одной молоденькой латышкой, приехавшей в Москву на летний месяц посмотреть на большой город. Он прогулял ее по городу и увенчал прогулки страстной ночью.

После того, как такое со мной проделает Марк, а он обязательно проделает это, я буду лежать в соплях и глотать транквилизаторы. Как же его звали, этого студента?

Все будет как no-писанному. Войдешь с букетом цветов, улыбнешься обворожительно и скажешь: "Прости, мон амур, ты клевая, но жизнь взяла свое. Пока".

Без чего меня будет ломать страшная абстиненция, я знаю уже сейчас. Без страсти. Это редкое и изысканное блюдо, и встречается в наших краях крайне редко. У меня не получится тут же пересесть на другую лошадь, хотя я, конечно же, это попробую. Пересплю с тем же унылым Петюней и буду потом рыдать под душем. Этой неизбежности – быть, никуда не денешься.

Главное другое. Убедить себя в том, что в этом разрыве есть огромная красота, что такие истории нужно останавливать на самом взлете, чтобы не переживать отката, понижения температуры, первой капельки пустоты и скуки в глазах. Гениально срежиссировано. Это Бог вложил в Маринкины руки письмо, чтобы она пришла и сказала мне – тебе был сделан судьбой огромный подарок, тебе подвалило редкое счастье, так вот, не меняй его на медяки – у тебя уже все было. Я потом смогу внутренне гордиться, что у меня была такая история и что у меня хватило сил прервать ее. Только страсть и нега без всяких полуостывших гарниров. Белая молочная кожа и ниспадающая на глаза прядь волос. Поцелуй, пахнущий мятой. Это мое, это со мной. Вот она – добыча, с которой нужно уметь уйти, пока жизнь не отобрала ее и не превратила в прокисшее: "да, но", "нет, но", "возможно", "вероятно", "поживем увидим".

Что будет больнее всего?

Сигарета. Коньяк.

Нужно просчитать сейчас. Удержать тебя от возвратов, посещений, звонков. Удержать себя от них. Сменить номер мобильного, в конце концов, сменить номер домашнего телефона, на работе поставить кордон из секретарш, стараться не выходить с работы одной и не подъезжать к дому одной. Первый месяц всегда звать к себе кого-нибудь, чтобы не было возможности остаться наедине и поговорить, сорваться, если вдруг ты придешь или где-нибудь подкараулишь меня.

Лучше переехать к друзьям на дачу, как раз через неделю начинается лето, а к осени уже все утрясется.

Звоню маминой старинной подруге, вдове знаменитого переводчика, исполненной хороших манер, великих разговоров и по-настоящему ненавязчивого интеллигентного присутствия.

– Антонина Павловна, это Лара, как вы? Пустите меня на месяцок к вам в Переделкино?

Замечательный теплый разговор о рассаде и новых сортах роз, понимаю, чувствую, что там смогу, что буду ковыряться в земле под огромным раскинувшимся небом и жевать вместе с песком и слезами твое имя. Пойдет.

Теперь наше объяснение. "Это не может так продолжаться дальше. Я не могу так больше".

Выдержать разговор от начала до конца, не поддаваясь. У тебя настоящий мужской характер, и в твоей первой реакции я уверена. Даже знаю, скажешь:

– Ну, раз ты решила, все, Лара, так и будет.

Знаю, что в самом начале сможешь уйти достойно, потом понесет.

Или не говорить ничего, написать письмо. Нет, с письмами, пожалуй, хватит. Или все-таки написать очень короткое, всего несколько фраз, и сказать правду, о том, что невозможно не думать о твоей маме и моей дочери, которые обязательно узнают и лишатся разума? А лучше сразу всю правду – мама знает, я не могу причинять ей такую боль. Написать правду – это честнее, это поможет.

Может, Бог наказал меня историей с таможней и развалом бизнеса из-за тебя? Послал мне испытание, а я его не выдержала?

А теперь искуплю и все пойдет нормально? И буду крутиться, как раньше, только уже с открытыми глазами, может быть, Бог пошлет мне еще любви?

Или для стопроцентной верности разыграть роман с другим, сказать, я не люблю тебя больше, я люблю другого?

Дико жестоко. Просто сказать: "Не люблю, прошло" и – выдержать игру до конца. Сделаться последней сукой, дрянью. Но все это требует времени, Маринка столько ждать не будет. Не зря намекнула на Наську, сделает так, что та все узнает.

Что я буду делать, если стану сходить с ума? Кокаин? Выход есть. И если повезет, дикая работа и командировки.

А если не поможет?

Бог знает. Нужно все это послать куда подальше, сказать правду, мужественно жить изо дня в день и молиться, чтобы отпустило. И меня и тебя, мон амур.

Самое великое мужество – жить с такой раной изо дня в день, не строить декораций из визитов, друзей и ночных клубов, приходить в свою пустую жизнь каждое утро, уходить из нее в бессонную страшную ночь каждый вечер и честно проживать все, что есть. Без великих технологий убийства любви, по которым у каждого из нас к нашим годам – черный пояс тхэквандо.

На часах половина восьмого утра. Разбор вариантов занял почти всю ночь. Падаю в кровать и продолжаю вычерчивать на белом потолке, залитом чудесным утренним весенним светом, схемы и графики разрывов, неморгающими глазами, из которых, кажется, ушла вся влага. Одновременно из чувства самосохранения в левом верхнем углу потолка, где гуляет солнечное световое пятно, выстраиваю список твоих, мон амур, страшных недостатков – мальчик, угловат, спишь с открытым ртом, часто проявляешь подростковую глупую импульсивность, не умеешь красиво есть десерты – обсыпаешься и изгваздываешься. Несмотря на все Маринкино воспитание, тебе бы мотоцикл и банку "Спрайта", а не такую кобылку, от которой у тебя начинается беспросветное мельтешение мыслей. Все живет в голове, кружится и вращается одновременно, сливаясь в умопомрачительные соития. Бог и десерты, честность и страшный яд, умерщвляющий любовь, готовность к красивым поступкам и страданиям и страшное малодушие перед неизбежно грядущей разлукой. И поверх всех графиков и схем, уже налившимися влагой глазами, поверх всего на безупречной белизне потолка (молодцы, маляры, хорошо побелили!) выписанные воображаемой школьной прописью: "Прости меня, мон амур, прости меня, прости".