— Ты имеешь в виду… таких, как я?

— Да. Именно таких, как ты.

Контора прихода находилась на улице Фешт, в доме № 6, рядом с церковью Бразонской Богоматери. Для такого маленького городка церковь выглядела излишне монументальной. Она была выстроена из розового песчаника в типичном неоклассическом стиле — с колоннами, фронтонами и портиком, напоминавшими об античных временах.

Ньеман вышел из машины и направился к церкви. Сейчас он чувствовал себя до странности умиротворенным: здесь обитал Бог, к которому он привык с детства, которому, в его глазах, были присущи надежные, знакомые добродетели. И словно в подтверждение этого зазвонили колокола.

В этот миг, почудилось комиссару, благоговение в его душе объяло весь город, воспарив над крышами домов, окрасив их стены, проникнув в их двери. Мир внезапно обрел былое спокойствие, всеобъемлющую гармонию. Ту самую гармонию, которую он знал с детства, с ее иконами, скульптурами и священниками, облаченными в золото и пурпур…

Честно говоря, смиренная и скупая религия Посланников оскорбляла его христианские чувства: этот невидимый Бог, безликий и вездесущий, был слишком уж грозен, а в смирении Его адептов сквозило что-то нечеловеческое. Вера, к которой его приобщили с детства, не имела ничего общего с этой фанатичной непреклонной религией. Она была верой благопристойных буржуа, которые по воскресеньям замаливают грешки прошедшей недели, каются с закрытыми глазами и суют купюры на поднос для пожертвований…

Рядом с церковью Ньеман нашел капитальное кирпичное здание в стиле девятнадцатого века. Медная табличка на двери гласила: «Католический приход Богоматери г. Бразона». Он позвонил и стал ждать.

Поискав в интернете, комиссар выяснил, что одним из лучших эльзасских специалистов по христианской иконографии является не кто иной, как отец Козински, кюре этого прихода. Что ж, удача скромная, но и такая никому не помешает. Наконец дверь открылась, и ему поклонился высохший, бесцветный человечек — явно послушник. Нет веры без благочестия, нет войска без ветеранов. Ньеман спросил, можно ли повидать отца Козински, не объяснив причины и не предъявив своего значка. Никаких проблем. Гостеприимство входило в перечень услуг.

Они прошли через секретариат, где несколько смиренных голов склонялись над толстенными гроссбухами. Блеклые деревянные шкафы, запах плесени, скрипучий паркет: нужно было очень захотеть вступить в брак или окрестить своего ребенка, чтобы решиться растревожить это унылое гнездо.

Появился Козински в парадном облачении — белый стихарь, зеленая ряса, изумрудного цвета епитрахиль. Он выглядел так, будто готовился к евхаристии, но она оказалась не ко времени. Тяжелая походка, лицо измятое, как у боксера, а мощная шея, казалось, вот-вот разорвет узкий воротничок. Выглядел священник лет на пятьдесят с лишним, и его внешность представляла собой любопытную смесь религиозной торжественности и спортивной мощи.

— Я только что от вечерни, — с улыбкой объяснил он, — а мои юные хористы подвели меня. Баскетбольный матч. Я не мог противиться…

В один момент мрачный бульдог превратился в очаровательного шарпея. Его голос, его доброжелательность — все в нем вызывало умиление.

— Чем я могу быть вам полезен? — спросил он с улыбкой, разбежавшейся по лицу лучистыми морщинками.

Козински привел комиссара в холодную ризницу, обставленную по-деревенски грубой мебелью, скупо натертой воском. Неизменный запах ладана витал среди голых стен, как невысказанная горькая мысль.

Сидя за пустым столом, под лампочкой без абажура, Ньеман смотрел, как священник снимает свое облачение. Лицо, внушающее доверие. Мощная фигура регбиста-полузащитника. А главное, всепобеждающая искренность. Веселый взгляд и добродушная улыбка не имели ничего общего с тем дежурным, фальшивым сочувствием, какое обычно демонстрируют вам при случае большинство кюре. Майор же, со своей стороны, решил не говорить ему правды — он не хотел посвящать падре в реальную ситуацию.

— В настоящее время мы расследуем кражу, — объявил он.

— Кражу? В Святом Амвросии? Но там нечего красть! — ответил священник, укладывая свою ризу в подобие нормандского шкафа.

— А фрески?..

— Какие фрески? Те, что на потолке? Да они гроша ломаного не стоят. Их написал какой-то местный мазила и…

— Я имею в виду скрытые фрески. Те, что находились под штукатуркой и грунтовкой.

Священник молча пожал плечами. Сложив епитрахиль, он снял стихарь, и под ним обнаружилась черная майка с логотипом группы «Red Hot Chili Peppers». Стихарь он бережно уложил в тот же шкаф и осторожно прикрыл дверцу. Его мощная мускулатура не сочеталась с пальцами, способными на такие деликатные движения. Наконец он сел у другого конца стола, и Ньеман подумал: «Мы как будто расположились тут для роскошного пира, вот только еду нам забыли подать».

— Не хотел бы вас огорчать, но там нет никаких скрытых фресок.

— А почему вы в этом так уверены?

— Потому что, если бы они там были, мы бы узнали об этом первыми.

— От кого?

— От Посланников и их технической бригады. Наше архиепископство участвует в финансировании реставрации часовни.

Ньеман вынул свой смартфон и нашел отснятые кадры.

— Смотрите.

Козински схватил телефон и нагнулся над ним.

— Господи боже! — шептал он, просматривая кадр за кадром. — Это просто невероятно!

Ньеман, глядевший сейчас на те же снимки в перевернутом виде, констатировал, что так и не свыкся с этими почерневшими ликами, пустыми глазницами и зияющими ртами…

— Вы просветили свод рентгеновскими лучами?

— Да. И ту часть, которая уцелела, и фрагменты другой.

— Но… я думал, что внешний слой обрушился, — воскликнул священник, недоуменно глядя на Ньемана.

— Посланники собрали его по кусочкам. Похоже, они решили сохранить в целости это изображение. Мне кажется, они очень заботятся о сохранности фресок, скрытых под внешним слоем.

— Вот как? Что вы хотите этим сказать?

— Пока не знаю. Но по-моему, они придают им первостепенное значение. Первостепенное, но скрытое от посторонних. Вот почему вы не в курсе происходящего. И вот почему они запретили реставраторам просвечивать их.

Священник скептически поморщился. Он не мог оторвать глаз от изображений, сиявших на экране смартфона.

— Посмотрите на них внимательно, — настойчиво сказал Ньеман, — и объясните мне, о чем они вам говорят. Сейчас я обращаюсь к вам как к специалисту по христианской иконографии.

— Я занимался этим давно, еще в молодости.

— Но я уверен, что ваша память с тех пор не ослабла.

Козински поднес телефон к глазам и долго вглядывался в снимки. Свет аппарата, падавший на лицо священника, превращал его в белую маску, мерцающую, непроницаемую.