— Разве я прервал? — ответил он. — Не знаю почему.

Дело было действительно необъяснимое. Нюджент искренне восхищался девушкой — стоило только обратить внимание, как глядел он на нее, чтоб заметить это. Он не подозревал отвращения Луциллы к нему, она тщательно скрывала это ради Оскара. Слепота ее внушала ему неподдельное сострадание, безумная мысль, что зрение может быть еще возвращено ей, возникла из этого чувства. Нюджент не был против брака Оскара, он даже оскорбил ректора (он постоянно чем-нибудь оскорблял мистера Финча), намекнув, что со свадьбой можно бы поспешить. Я сама слышала его слова.

— Церковь рядом. Отчего бы вам не надеть своего облачения и не сделать Оскара счастливым завтра же после завтрака?

Мало того, его, почти как женщину, интересовали малейшие подробности всей истории отношений Оскара с Луциллой. Я ему указала на брата как на источник информации. Он не отказывался переговорить с ним, но не сознавался, что это ему тяжело, поэтому просто оставил Оскара в, стороне и стал расспрашивать меня о Луцилле. Как все начиналось с ее стороны? Я напомнила ему, о романтическом появлении его брата в Димчорче и предоставила самому судить, как должно оно было подействовать на горячее воображение молодой девушки. Но Нюджент не захотел судить сам, а продолжал упорно расспрашивать меня. Когда я рассказала ему весь несложный роман, одно обстоятельство, по-видимому, сильно поразило его.

Впечатление, произведенное на Луциллу с первого раза сходством с голосом брата, очень его заинтересовало. Он этого не понимал, он над этим смеялся, он этому не верил. Я была принуждена напомнить ему, что Луцилла слепа и что любовь у других, зарождающаяся в сердце с помощью зрения, у нее могла возникнуть лишь посредством слуха. Это объяснение, высказанною мною, подействовало на него, заставило задуматься.

— Голос его, — рассуждал он про себя, все держа в уме эту загадку.

— Говорят, у меня голос точь-в-точь такой же, как у Оскара, — сказал он, внезапно обращаясь ко мне. — Вы тоже находите?

Я отвечала, что в этом не может быть сомнения. Он встал со стула, вздрогнув, словно внезапно почувствовал холод, и переменил разговор. При следующей встрече с Луциллой он не только не был свободней в обращении с ней, но и, напротив, стеснялся более прежнего. Как с первой встречи они отнеслись друг к другу, так, по-видимому, суждено им было относиться друг к другу и до конца. Со мною он был всегда развязен, с Луциллой никогда.

Какое заключение должна была сделать из всего этого такая опытная женщина, как я?

Теперь очень хорошо знаю какое. Но клянусь, как честная женщина, тогда я не знала этого. Мы не всегда (позволите напомнить) бываем последовательны. Самые умные люди делают иногда нелепые промахи, точно так же, как у глупых людей появляются по временам проблески ума. Вы, может быть, обнаружили свойственное вам умение вести дела свои в понедельник, вторник и среду, но из этого еще не следует, что вы не сделаете ошибки в четверг. Объясняйте, как хотите, но я слишком долгое время, как ни печально для моего самолюбия, ничего не подозревала, ничего не замечала. Я смотрела на его обращение с Луциллой, как на непонятную странность, вот и все.

В течение первых двух недель, о которых идет речь, лондонский доктор приезжал навестить Оскара. Он уехал очень довольный результатами своего лечения. Страшная падучая болезнь, по его заключению, не будет больше мучить пациента и пугать друзей его. Можно смело отпраздновать свадьбу в условленное время. Оскар излечен.

Посещение доктора, привлекая снова внимание к происшедшей в Оскаре перемене, поставило опять и вопрос о двусмысленном положении его относительно Луциллы.

Мы с Нюджентом советовались об этом. Я сказала ему, что нам следовало бы объединенными силами склонить Оскара к откровенному и мужественному признанию. Нюджент не ответил на это прямо ни да, ни нет. Он, мгновенно принимавший решения во всем остальном, тут попросил времени подумать.

— Мне нужно сначала знать одно, — сказал он. — Мне нужно понять эту странную антипатию Луциллы к темному цвету, которая так тревожит моего брата. Можете вы объяснить ее?

— А Оскар пытался объяснить? — осведомилась я со своей стороны.

— Он упомянул об этом в одном из своих писем ко мне и пытался растолковать эту странность по приезде моем в Броундоун в ответ на мой вопрос, заметила ли Луцилла перемену в нем. Но несмотря на все его старания, я все-таки ничего не понял.

— Что же вас затрудняет?

— А вот что. Как могу я заметить, она не чувствует инстинктивно присутствия смуглых людей или темных красок в комнате. Только тогда, когда уведомляют ее об их присутствии, обнаруживается ее антипатия. Из какого состояния ума берет начало это странное ощущение? Кажется, невозможно, чтобы краски имели для нее какое-нибудь значение, если правда, что она ослепла в год. Как же вы объясняете это? Может ли существовать чисто инстинктивная антипатия, не проявляющаяся, пока не пробудят ее внешние влияния, и не основывающаяся ни на каком физическом ощущении?

— Я думаю, может, — отвечала я. — Почему, когда я едва умела ходить, отскакивала от первой встречной собаки, которая залает на меня. Я не могла знать тогда ни по опыту, ни от других, что лай собаки иногда предшествует укусу. Страх мой, очевидно, был чисто инстинктивным.

— Тонкое замечание, — сказал он, — но все-таки не удовлетворяющее меня.

— Не забудьте также, — продолжала я, — что с темными красками у нее иногда соединяется определенно неприятное ощущение. Они действуют на ее нервы через осязание. Она таким образом узнала, что на мне темное платье, в первый день, как я с ней познакомилась.

— Однако она трогает лицо моего брата и не замечает в нем никакой перемены.

Я дала и на это возражение удовлетворительный, по моему, но не по его мнению, ответ.

— Я вовсе не уверена что она не открыла бы истины, если бы прикоснулась к нему впервые после того, как лицо его потемнело, — сказала она. — Но теперь она находится под влиянием мнения, уже составленного на основании того, что ощущала прежде, прикасаясь к его лицу. Примите во внимание, как мнение это может действовать на чувство осязания; припомните также, что изменился лишь цвет кожи, а ее ткань осталась та же, и по-моему становится понятным, как перемена могла укрыться от нее.

Он покачал головой; он сознался, что не может оспаривать моего толкования; но все-таки он не был удовлетворен.

— Осведомлялись ли вы, — спросил он, — о том времени детства ее, когда она еще не была слепа? Может быть она до сих пор еще чувствует следы потрясения, испытанного, пока обладала зрением.

— Мне не приходило в голову осведомляться об этом.

— Нет ли здесь под рукой кого-нибудь, кто был подле нее в первый год ее жизни? Едва ли, впрочем, найдется такой человек после стольких лет.

— Есть в доме такое лицо, — сказала я. — Ее старая нянька еще жива.

— Пошлите за ней сейчас же.