Спустя полторы недели, во многом более благодаря совместному желанию, чем талантам Троя, они уже смогли составить вполне приличного «ежа» и даже крестьянин неплохо орудовал специально выкованной для него алебардой.

Сначала их совместные занятия собирали толпу зрителей. Другие наемники попервости пытались было отпускать едкие шутки по адресу Арила и Глава, ехидно интересуясь, а не позвать ли Ликина, пятилетнего сына погонщика из обоза, а то чтой-то обучитель для них явно староват. Арил и Глав только посмеивались, а Троя это дико раздражало. Он пару раз порывался разобраться с обидчиками по-свойски, на кулачках, но в последний момент его останавливал неодобрительный взгляд гнома. Как-то незаметно интерес окружающих угас. Более того, однажды вечером, возвращаясь от сотника, Трой заметил в дальнем углу лагеря, за кустами, троих мечников. Двое, шумно пыхтя, махали своими грозными «лопатами» (как их в шутку называли остальные наемники), а третий торчал рядом и покрикивал:

— Хлестче, хлестче замах… и лезвие сразу вверх, «крабьим листом»!

Приостановившись, Трой пригляделся и узнал ту связку, которую сам отрабатывал днем. После чего ему захотелось броситься к своему костру вприпрыжку…

Однажды, когда они, как обычно, махали мечами и топорами, то рубя воображаемого противника, то от души охаживая иссеченную колоду, гном вдруг резко остановился и сердито прорычал:

— Все, надоело! Тыкаем туда-сюда, будто щенки. А надо работать совсем не так. Вот смотрите. — Он кивнул товарищам, чтобы внимательно следили за его командами. — Работаем «дорожку».

— Чего? — непонятливо переспросил крестьянин.

— Встали в «ежа», говорю, быстро! — свирепо рявкнул гном и, когда все быстро заняли свои места, продолжил уже деловым тоном: — Атака идет слева на две ладони, ты бьешь сюда. Сверху. — Он выбросил здоровую руку с секирой. Мечник понимающе кивнул и сымитировал удар.

— Ага, — кивнул Гмалин, — пойдет. Если ты попал, то тот урод, который на нас пер, упадет вправо. А потому следующий появится отсюда. И тут его встречаю я. — Гном ловко махнул секирой. — Значит, следующий…

Тут Трой, как-то сразу врубившийся в то, о чем говорит гном, выкрикнул:

— Арил, щит выше и левее! — и лихо рубанул двуручником. Гном удовлетворенно кивнул…

Следующие два дня они пытались разучить то, что гном называл «дорожка». Сначала выходило не очень. Максимум, на что их хватало, это три-четыре шага, затем кто-то сбивался — крестьянин цеплял за шлем стрелка, или мечник делал слишком большой замах, отчего Трою приходилось отскакивать на пару шагов назад, и «еж» рассыпался. Но с каждым днем у них получалось все лучше и лучше…

Спустя десять дней на вечерней тренировке они как-то неожиданно поймали темп и ринулись вперед, буквально кожей чувствуя, что и как делать. На шестнадцатом шаге у Троя екнуло под ложечкой. До сих пор их рекорд был — семь шагов, но они шли и шли вперед. Лезвия клинков со свистом рассекали воздух, щиты в руках стрелка и гнома, скрежеща краями, ходили вверх-вниз, парируя вероятные удары, а ноги всех пятерых гулко бухали в утоптанную землю. На пути попалась палатка соседнего десятка — они снесли ее, затем костер — они прошли сквозь него, снеся треногу с котлом. Люди улетали с пути этого многорукого чудовища, которым они себя ощущали, с ошарашенными лицами…

Когда они, тяжело дыша, повалились в траву, Трой счастливо выдохнул:

— Сорок два.

— Чего? — переспросил гном.

— Сорок два шага!

И тут чей-то тихий голос поправил:

— Сорок три.

Трой повернул голову на звук этого голоса и замер. Вокруг них столпилась едва ли не половина лагеря. Наемники стояли и смотрели на пятерых валявшихся на земле сотоварищей. Молча. С озадаченными или, скорее, ошеломленными лицами. А впереди всех, прямо рядом с ними, стоял сотник. Трой суетливо вскочил, набрал воздух в легкие и… взглянув через плечо, увидел снесенные палатки, опрокинутую треногу и все остальное, что они только что натворили. Трой потупился. Воздух покинул легкие, с легким шипением пройдя сквозь стиснутые зубы. Сапоги сотника постояли еще, развернулись и двинулись прочь. Трой, вскинув голову, проводил Даргола отчаянным взглядом, шмякнулся на траву и обхватил колени руками. Тут над его ухом раздался хриплый голос гнома:

— И чего?

Трой исподлобья покосился на него.

— А-а…

Гном осклабился.

— Чего а-то?

— Ничего-то у меня не получается!

— Это как это? — изобразил непонятливость гном.

— Ну… ты же сам видел…

— Чего?

— Ну, сотник… — Трой мотнул голову в сторону заваленных палаток. — Вот… это я во всем виноват!

— Ну-у… — Гном глубокомысленно наморщил лоб. — Моя вина тут тоже, наверно, есть. Может, все это сотнику и в самом деле не понравилось. Кто их знает, этих командиров?

— Вот я и говорю, — уныло проговорил Трой, — выгонят меня из десятников, как пить дать выгонят!

— Может, и выгонят, — согласился гном, — но знаешь, что бы я на твоем месте сделал?

— Что?

— Нитки бы приготовил.

Трой пару мгновений переваривал услышанное, затем удивленно воззрился на гнома.

— Чего?

— Нитки, — невозмутимо повторил тот. — А то чем ты собираешься сержантский шеврон пришивать? — Полюбовавшись широко открытым ртом Троя (видимо, это зрелище запало ему в душу, уж больно оно его трогало), Гмалин пояснил: — Понимаешь, мой мальчик, сорокашаговая «дорожка» — это стандартный тест боевой готовности десятка «рыжебородых убийц», личной гвардии Подгорного короля. Бойцы дружины обычно сдают тридцатишаговую, а ополчение — двадцатишаговую. И если я кому-то скажу, что десятник семнадцати лет от роду, назначенный на должность неполную дюжину дней назад, сумел так «сбить» ежа, состоящего из недоделанного кулачного бойца, придурка, считающего, что он когда-нибудь научится обращаться с гномьим арбалетом, тупого крестьянина и однорукого гнома-инвалида, что он прошел сорокашаговую «дорожку», то меня поднимут на смех. — Гном ехидно улыбнулся. — Да я бы и сам долго ржал, расскажи мне кто-нибудь такое. Так что Дарголу некуда деваться. На его месте я бы зубами вцепился в такого сержанта.

— А чего ж ты… — начал было Трой, но, увидев ухмылку на лице гнома, осекся и заулыбался сам. — Смеешься, да?

Гмалин хмыкнул и, вскинув на плечо тяжелую секиру, повернулся и пошел прочь.

Вечером Троя вызвали к сотнику, от которого он вернулся через полчаса. В его потной, ладони был зажат сержантский шеврон.

— Ну что, граф, какие новости? — спросила Лиддит, входя в штабную палатку. Граф Замельгон торопливо вскочил на ноги и несколько неуклюже поклонился. Следом за ним поклонились остальные, находившиеся в палатке. В столь ранний час их было не так много — пара сотников, трое старших магов и еще двое, которых принцесса не знала… Граф практически всю свою жизнь сиднем просидел в своем графстве, разбирая дрязги крестьян и купцов, охотясь на стаи оборотней, гоняя каррхамов и отбивая орочьи набеги. За все время он лишь четыре раза покидал свое графство, причем три раза вместе с дружиной, чтобы принять участие в каком-либо походе объединенной армии на северных или западных границах империи и один раз — на коронацию императора. Поэтому появление в армии дочери императора повергло его в некоторое смятение. Однако Битва у реки, во время которой принцесса Лиддит (теперь уже все называли ее Грозная Лиддит) показала себя с лучшей стороны, а также то, что она особо не вмешивалась в дела командования армией, несколько успокоили графа. И все же присутствие члена царствующего дома в палатке командующего стесняло его. Тем более что этот член оказался необыкновенной непоседой и никак не желал сидеть в лагере и наслаждаться заслуженной славой.