– Вороне как-то Бог послал кусочек жизни...

По тропке шли мужики из леса. В деревне топили печи. По реке плыла барка. Костерок тлел на корме в притомившихся сумерках. Сладко пахло ушицей.

То была жизнь. То были надежды. И папа поцеловал Марию Викентьевну в заветную складочку на шее.

Глот Феофан был невидим и сплевывал лузгу без помех. Караваев был свой‚ и Караваева не стеснялись.

– Не могу не поделиться‚ – говорил он. – Возникшими у меня сомнениями...

И папа возразил пылко‚ продолжая прерванный разговор:

– В том еще веке – мясо рвали клещами‚ жарили и пекли в застенках‚ топили за своевольство, непокорных ссылали "в безызвестное": мешок на голову и в земляную яму, под номером‚ до конца дней. А ныне у нас – гласный суд‚ присяжные заседатели‚ земское управление. То ли еще будет с начатия века! Государство пополнится. Разум возьмет верх над чувствами. Всё обретет достоинство!

И пощурился вдаль‚ будто залюбовался таким великолепием‚ которое не представить самому смелому воображению.

– Вы в народ спуститесь! – возопил Караваев и отщипнул в волнении от слоёного пирожка. – Вон в ту деревню‚ именуемую Талицей! Там по сей день болезнь "щучкой" выгоняют. Берут щуку‚ пускают в таз с водой‚ а больной смотрит неотрывно‚ пока щука не издохнет. День смотрит‚ неделю смотрит: высидит – вылечится.

– Ох‚ Караваев‚ Караваев‚ – вздохнула Мария Викентьевна‚ наливая мужу стакан чая. – Всё-то вы о другом...

– Не о другом. Вовсе не о другом! Ходим по льду‚ и под ногой трещит.

– Под вами трещит‚ – сказал безземельный Феофан‚ – а под нами ломится...

Лузга покрывала пол и потихоньку подбиралась к щиколоткам‚ а папа закричал в окно‚ неунывный папа-выдумщик:

– Викуша! Ты слышишь? Часть суши‚ со всех сторон окруженная вареньем‚ называется кашей...

Кутя пробудилась от крика‚ потянулась‚ сделала пару шагов по тайге‚ где клубились горностаи с россомахами‚ лапой ступила в Татарский пролив.

– Ты куда? – строго сказал Викуша. – Чучу не потопи.

А Чуча уже проплыл Берингово море‚ прошел на льдине между Командорскими и Алеутскими островами‚ вышел в Тихий – он же Великий – океан. Вокруг необъятность. Голубизна просторов. Бездна под ногой. Но синий человечек без боязни раскрывал объятия всем и каждому.

Плыл рядом кит-водомет‚ пускал струи до неба: киту нравилось, Чуче – тоже.

– Еще люди есть? Которые на свете?

Кит подумал:

– Были прежде. Которые на глубине...

Вынырнула из глубин рыба-акула‚ спросила с ехидцой:

– Фонтаном работаешь? Ну-ну... А тебе что за это?

– Мне ничего‚ – сказал кит.

– Ну и дурак.

И унырнула обратно.

Задумался кит. Оскорбился. Возжелал невозможного.

Пустил струю и затих в ожидании награды. Пустил другую – опять затих. Но Чуче поделиться нечем. Да и было бы? Киты не едят пироги. И котлеты. Яблоки с морковкой. Хоть компот вылей в море: не едят киты компоты. А потребляют они невидимый глазу планктон‚ взвешенный в воде‚ которым кишат моря-океаны.

Уплыл кит за край горизонта, фонтаны больше не пускал: не дурак же он – веселить без награды! А хотелось. Снилось. Грезилось наяву: вот он запускает струю в облака‚ а Чуча радуется‚ и кит тоже.

Потеплело.

Чуча расстегнул рубаху.

– Мой организм живет сам по себе‚ – говорил папа, вышагивая вкруг стола‚ – я сам по себе. Ежели ждать‚ когда он надумает работать‚ дело не сделать и надеждам не исполниться.

– Доверимся мудрецам‚ – говорил Караваев‚ вновь подбираясь к слоёным пирожкам. – Надежды – сны бодрствующих.

– Плюю я на ваши надежды‚ – говорил Глот Феофан. – Сморкаю и растираю. Без землицы – руки иссохли...

Пришли из деревни Плюха‚ Замотай с Улыбой. Встали поодаль: глаза в землю‚ шапки в руках.

Спросили из беседки:

– Мужики‚ вам чего?

Плюха сглотнул с трудом:

– Барин... Нужда стала. Убери разорителя нашего‚ кровоядца и душегубца‚ пришли которого подешевле...

Караваев даже чаем поперхнулся:

– Мы дачники‚ мужики! Это не по нашей части...

– Дачники‚ – подтвердил Феофан. – Дачники-собачники...

Лузгу пустил веером.

Улыба сказал с затруднением:

– Ободрались до самой крайности, долги на себя наели... Брали с нас пятаками‚ а теперь и рубль не деньги.

– Ты пойми‚ чудак‚ – разъяснил папа. – Я по почтовому ведомству. Этот господин по акцизной части. Вы обратитесь в земство. Понимаешь? Дабы по всей строгости законов!

Замотай сказал хмуро:

– Это мы понимаем... Да и вы нас поймите. Мы люди маленькие‚ шкурка на нас тоненькая...

Потолкались и пошли.

– Вот вам и присяжные‚ – сказал Караваев. – Мужик этот. Груб есть умом и косен. А оттого в бунташную пору‚ допущенный к вольностям‚ сотворит всякое хамским образом.

– Будет вам‚ Караваев‚ – напевала Мария Викентьевна. – Не о том разговор...

– Не могу не поделиться‚ – повторял упрямо. – Несбыточные надежды кружат головы...

Лузга покрывала ноги. Подбиралась к коленям. А Феофан грыз и грыз в ожидании заветной землицы:

– Место наше – Затенье. Люди у нас рогастые. По зиме морозы‚ льды намерзают...

5

Дом на бугре перешел по наследству. От деда Викентия.

Дед смотрелся молодцом в резной золоченой раме‚ в форменном мундире высших гражданских чинов: парадный полукафтан‚ треугольная шляпа‚ белый жилет с белыми перчатками‚ шпага с кистью и серебряным темляком на портупее. Его высокопревосходительство дед Викентий являл собою устойчивую нерушимость и с неодобрением взглядывал на внука‚ которому полагалось спать в столь позднее время. А внук глядел на него.

Полная луна засматривала в окно и преображала деда на глазах у Викуши‚ заледеневшего в очередном прозрении. Размывался на холсте важный сановник в парадном мундире, проглядывал взамен вождь в кителе, черноусый, низколобый и недобрый. Ореховый стол с гнутыми ножками из Викушиной гостиной столя теперь в комнате с замызганным полом и немытыми оконцами: обтрепанные бумаги на нем‚ чернильница с фиолетовыми натёками‚ многократно пользованные промокашки. Стулья с резными спинками притулились возле плохо пробеленных стен, на которых провисала резная золоченая рама. Часы с гирями‚ которые Викуше позволяли подтягивать‚ показывали иное время‚ а под ними было выведено крупно‚ белилами по кумачу: "Мы‚ работники Талицкого сельсовета‚ включившись в социалистическое соревнование‚ торжественно обещаем..."

Викуша мотнул головой‚ прогоняя видение‚ и полноводное течение понесло его прочь на встречу с неведомым.