Что они видели или чувствовали?

Когда «рыцари-крестьяне» Шаравина в Дофине покидали жилища после всего двадцати лет проживания, а обитатели Бурбура во Фландрии выдвигали в море дамбы и засеивали землю, когда авиньонские «понтифики» рискнули перебраться за Рону, а жители лангедокских лагун оставляли берег реки, чтобы перенести свои дома наверх, или когда альпийские пастухи устраивали свои майены, горные пастбища с хлевом, выше, чем их предки, – они делали это потому, что, не сказав нам, повиновались законам Природы: вода в озере прибывала, море отступало, река мелела, комары не давали жизни, а лес редел, уступая место альпийским лугам. Можно было бы привести еще сотни примеров, которые бы показывали, что группы людей деятельно реагировали на капризы природы; но эти люди не оставили текстов. Задача сообщить нам об этом легла на грамотеев. Прежде всего это монахи, затем проповедники, жители торговых городов или приближенные богачей; поэтому к их словам нужно относиться с осторожностью. В основном они склонны к преувеличениям, используют обобщенные выражения и не заботятся о том, чтобы формировать «ряды событий». Каждое явление приобретает размеры катастрофы, потому что очень часто, как и в exempla, этот «несчастный случай» описывают затем, чтобы потрясти душу грешника.

Естественно, отмечали, благодаря самой их редкости, исключительные явления – метеориты, кометы, затмения, – но на человека они влияли нечасто; людей тревожили также редкие и внезапные нашествия саранчи, картофельного жука или милдью, поскольку наносили урон хозяйству. Что касается феноменов хтонического происхождения – подземных толчков, извержений, оползней, – по своей внезапности, как и по наносимому ущербу, они были близки к единичным и кратким событиям: слои лавы, извергнутой Этной, можно датировать, и деревенские жители следили за ней; что касается обрушения горы Гранье к югу от Шамбери в 1248 году, оно поразило савояров больше, чем за пятьдесят лет до этого швейцарцев взволновало разрушение Гриндельвальда ледниками. В повседневной практике метеорологические явления объединены, в соответствии с интересами людей, в три группы, причем надо иметь в виду, что из-за своей частоты они занимали в умах людей того времени гораздо меньше места, чем сегодня «тревожные сводки» из прогнозов погоды.

Первая – сфера температуры, поскольку от нее зависело созревание винограда, лактация коров или возможность приступить к полевым работам. Тогдашний лексикон был стереотипным: зимы – «суровые», мороз «устанавливался», а лето, наоборот, знойное и душное. Из 3 500 упоминаний, о которых я говорил, 1 560 относятся к этому термическому аспекту; но поскольку их доля в упомянутых источниках почти неизменна с XI по XIV век, тогда как климатический баланс, о чем я только что сказал, в ходе этого отрезка времени менялся, можно опасаться, что хронисты веками попросту использовали клише. Вторая сфера, привлекавшая внимание и, кстати, близкая к первой, касается дождей, ливней, града, гроз, последствия которых были весьма схожими; здесь добрая тысяча записей, в том числе и о смерчах, также наносивших урон почвам. Но на сей раз рост их числа в XIV–XV веках больше соответствует общей эволюции климата в тот период: Фруассар описывает завязшие в грязи повозки и рыцарей, не способных сдвинуться с места, под дождем при Креси, но при Бувине за сто пятьдесят лет до этого Гильом Бретонец не видел ничего подобного, хотя регион тот же и время года то же. Наводнения, намного реже приливные волны, во Фландрии zeegang, поражали неистовой яростью, длительностью и масштабами ущерба, нанесенного домам, посевам, домашнему скоту. Даже сегодня подобных катаклизмов опасаются больше, чем лесных пожаров или бурь. Их было более 500 за четыре века в Западной Европе, и пропорция их возрастала, несомненно из-за усиления дождей. Что касается других записей, затрагивающих климат, то есть о скудных урожаях, плохом качестве сена или винограда, распаде пчелиных роев или ущербе от грызунов, – это, очевидно, всего лишь следствия вышеупомянутых причин.

Все эти феномены задавали ритм жизни, труду, здоровью, но их частота или масштаб, вероятно, были не больше, чем сегодня. Однако если мы пытаемся их объяснить, то люди средневековья как будто выносили их безропотно, не пытаясь искать причин. Читая письменные источники, поражаешься какому-то повальному безразличию людей, перемежавшемуся короткими приступами паники, в чем они почти не отличались от своих домашних животных. К чему ежедневно тревожиться или пытаться что-то предугадать, если нет таких «природных» явлений, какие можно было бы изучить или обмануть? Непредсказуемый и неизбежный характер этих «случайностей» связывает их с непознаваемым, а значит, с божеством. Бог дал человеку, как говорит Писание, власть над Природой; если возник «беспорядок», значит, договор между созданием и Богом расторгнут, и лишь первое может быть в этом виновато и нести за это наказание. Поэтому пытаться дать этому человеческое объяснение – значит бросать вызов Богу, отвергать Завет, союз, который Он заключил со своим созданием. Только дьявол может поощрять поиск таких знаков освобождения от Природы, как Люцифер попытался освободиться от Господа. В ее явлениях надо видеть лишь предвестия Страшного Суда. Таков по крайней мере теологический тезис: Бог таким образом карает злодеев, и метеорологические записи не имеют иной цели, кроме как показать Божье могущество. Тем хуже для «случайных жертв», как говорят сегодня неудачливые стратеги. Однако такая позиция уже не удовлетворяла западные умы. Поверхностно затронув античную культуру, соприкоснувшись с «арабской» мыслью, еще до окончания XIII века в Англии, а затем и в Париже дух рационализма и томизма соединился с тягой к экспериментам. У Платона взяли определенный подход к геологическому времени, у Аристотеля – сцепление механических причин, у Сенеки и Плиния – острое любопытство к астрономическим явлениям и их причинной связи. Но фундаментом этих исследований стало изучение человеческого тела. Поскольку этот микрокосм в медицине Гиппократа и Галена подчинен четырем стихиям (огню, воде, земле и воздуху), их взаимоотношениям и воздействию, стали искать и нашли связь между жизнью человека и погодой. Смена четырех времен года соответствует четырем стихиям и влияет на физиологию, питание и даже психику. А ведь времена года – это всего лишь солнечные ритмы; они зависят от расположения светил, и логическим следствием этого стало изучение «природных случайностей». Я не имею возможности остановиться в связи с этим на толкованиях, которые были даны им античными философами и, кстати, различались, но которые переняли «арабские» (на самом деле персидские и берберские) опыт и наука. По окончании долгого периода, когда царила доктрина о слепом всемогуществе божества, то есть начиная с XIII века, медики, physici, вновь зажгли светоч в христианском мире. Если тогда не разобрались, скажем, в устройстве земной коры, механизме атмосферного давления или океанических течений, многие климатические явления нашли объяснение: Жан Буридан сумел объяснить принцип затмения, Брунетто Латини – образование облаков, Альберт Великий – свойства воздуха в зависимости от рельефа и влажности, Роберт Гроссетест – связь между температурой и циклами жизни растений; француз, итальянец, немец, англичанин – вот зародыш «европейской» науки.

Но не все были намерены прислушиваться к ученым Оксфорда, Парижа, Монпелье или Салерно. Добрый народ видел не столь далеко, а проповедь доминиканцев осмотрительно не выпускала его далее уровня страха Божия: ураганный ветер вызывают демоны, комета предвещает приближение чуда, а красные пески сирокко – кровавую баню, и если в церковь ударяет молния, тут замешан сатана, помешавший ей попасть в замок. За невозможностью объяснить себе природу, что значило бы поругание Бога, люди, во всяком случае по необходимости, реагировали на ее агрессию и капризы. Поселения на сваях или упрочение фризской модели терпов[27] не объясняются иными причинами, кроме «социальных»: так повелели земля и вода. Пруды и соленые лагуны осушали для того, чтобы получить новые гектары земли, а значит, деньги; это также избавляло от малярии, а значит, ограничивало загрязнение воздуха. Брод предпочитали мосту не только из-за меньшей стоимости: броду не был опасен возможный неистовый паводок. Шумные концерты на открытой местности устраивали не затем, чтобы усладить слух сельчан, а чтобы вызвать град, угроза которого возникла, или не допустить нашествия тучи саранчи. Кстати, некоторые категории населения были внимательней, чем все остальные: например купцы, которым посредники сообщали о подземных толчках и тайфунах, поскольку знаки, их предвещающие, были хорошо известны людям Востока. Что касается моряков, имевших дело с такой дьявольской стихией, как море, они прекрасно умели различать, в какой мере в кораблекрушении виноват шторм, а в какой – ошибки кормчего.