– В чем дело, блондиночка? Папик не хочет платить за настоящего доктора?

Я несу тест в туалет и писаю на полоску.

Мама думает, что я пошла с Бекки в кино на «Виктора/Викторию». Она даже дала мне денег на попкорн и газировку. Мне хочется рассказать ей правду, умолять спасти меня, но я не могу так с ней поступить. Это разобьет ей сердце, разрушит ее брак. Она так счастлива с Лео, а я сильнее ее – достаточно сильна, чтобы нести этот груз. В том, что случилось, моя вина. Я была мила с Конрадом, впустила его на порог. «Потом пеняй на себя», – сказала мне Анна в тот вечер, когда я страдала из-за ядовитого плюща. И она была права. Теперь, куда бы я ни пошла, мне не избавиться от веса его тела, его влажного дыхания, потных рук, ужасных мясистых членов.

После того как с нами поговорили, нас заводят в раздевалку и выдают по бумажному платью.

– Снимайте все, кроме обуви, – велит нам медсестра. На длинной скамейке сидит очередь из женщин в тонких бумажных платьях и тяжелых, припорошенных снегом ботинках. Проходит два часа, прежде чем называют мое имя и медсестра ведет меня в кабинет.

Доктор в маске, закрывающей рот. Мне не видно его лица, только рассеянные глаза.

– Пожалуйста, попросите пациентку лечь на стол и положить ноги на подпорки, – обращается он к медсестре.

– Мне только нужен рецепт на противозачаточные, – говорю я.

Он поворачивается к медсестре.

– Вы объяснили ей, что она не может получить рецепт без осмотра?

Медсестра кивает и прожигает меня раздраженным взглядом.

– Да, конечно, доктор. Она подписала согласие.

Когда я лезу на стол, платье рвется. Как мне теперь вернуться обратно в раздевалку так, чтобы никто не увидел мое голое тело? Я ложусь на спину и даю медсестре положить мои мокрые ботинки на металлические подпорки. В комнате жарко, но я не могу перестать дрожать.

Раздается стук в дверь.

– Войдите, – отзывается доктор.

В кабинет заходит молодой азиат в белом халате.

– Это студент-медик из Киото, он изучает наши методы контрацепции. Не возражаете, если он поприсутствует? – спрашивает доктор. Потом жестом приглашает парня подойди к столу, не обращая внимания на ужас в моих глазах. Протягивает ему маску.

Азиат церемонно кланяется мне, прижав руки к бокам, после чего сует голову мне между ног и смотрит в мою вагину.

– Интересно, – говорит он. – Девственная плева еще цела.

– Да, – отвечает доктор. – Будет немного холодно.

1982 год. Ноябрь, Нью-Йорк

Вода хлещет по окнам. Моя комната кажется запечатанной гробницей. Я зевая сажусь на постели и смотрю вниз во внутренний дворик. Дождевая вода собралась посередине, образовав квадратное озеро. На его поверхности плавает одноразовый стаканчик, за которым, как хвост медузы, тянется обрывок пленки. Я тянусь к часам. Сегодня на первом уроке контрольная по истории, и я поставила будильник на 06:00, чтобы успеть повторить. Сейчас 07:45. Я понимаю, что проспала, и меня захлестывает паника. Я начинаю бегать по комнате, бросая вещи в рюкзак и вслух проверяю себя: борьба против акта о гербовом сборе, «нет налогам без представительства», «выстрелы, услышанные во всем мире». Я поспешно натягиваю брошенную вчера на пол одежду и уже почти выбегаю за дверь квартиры, когда вспоминаю о своих противозачаточных. Несусь обратно в комнату, лезу глубоко в шкаф, хватаю овальный контейнер телесного цвета, спрятанный в старом коньке, и проглатываю «вторник».

На той неделе, когда я начала принимать противозачаточные, Конрад перестал ходить ко мне в комнату по ночам. Сначала я подумала, что это совпадение. Через шесть дней после моего похода в клинику Конрад уехал в Мемфис, чтобы провести летние каникулы с матерью и чудаковатой Розмари, которую я не видела три года и которая вполне могла уже стать невестой Христовой. В первые несколько недель после его возвращения я лежала по ночам в постели, заставляя себя не спать, в ожидании, когда скрипнут половицы, зашуршит его одежда, расстегнется молния. Но ничего не происходило. Я как будто приняла волшебную таблетку.

Конрад вернулся домой из Мемфиса другим. Счастливым. Поездка прошла очень удачно. Его мама пригласила его приехать снова в июне и остаться на все лето.

– Мы поедем на машине в Нью-Мексико, в гости к дяде, – рассказывал он нам за ужином. – Розмари посчитала, что от Мемфиса до Санта-Фе ровно девятьсот девяносто девять миль. Мы поедем окружной дорогой, поэтому получится ровно тысяча.

– Круто, – сказал Лео. – Ты имеешь в виду дядю Джеффа?

– Да.

– Он все еще женат на стюардессе?

– Линда.

– Точно. С большой копной на голове.

– Они разошлись, – уточнил Конрад.

– Твоя мать ее всегда терпеть не могла. Говорила, что она охотница за деньгами. Но если это и так, то она явно облажалась, раз вышла замуж за ортопеда. – Лео шлепнул себе в тарелку большую ложку картофельного пюре. – Никто не передаст масло?

Конрад даже выглядел по-другому. Перестал застегивать верхнюю пуговицу рубашки под самым кадыком – из-за чего раньше выглядел, как серийный убийца, – и наконец стал пользоваться шампунем от перхоти, который мама специально держит в ванной. Попал в школьную команду по борьбе. У него даже появилась девочка, которая ему нравилась. Лесли. Десятиклассница, которая перевелась к нам в середине года.

В июне, почти перед самым отъездом Конрада в Теннесси на лето, мы с ним и Лесли пошли на «Инопланетянина». Когда мы ели попкорн, сидя в темном зале кинотеатра, и смотрели, как маленький мальчик общается с длинным пальцем, я поняла, что впервые за долгое время жизнь кажется почти нормальной.

Прошло уже больше полугода, и до сих пор никакого тихого стука в дверь, темной тени у моей кровати, произнесенных шепотом угроз. Из-за того ли, что лето, проведенное с матерью и Розмари, помогло ему осознать, каким отвратительным извращенцем он был, или из-за того, что они с Лесли постоянно тискаются, или из-за того, что гормоны, которые я принимаю, изменили мой запах, не знаю. В любом случае мои таблетки действуют.

Я пробегаю восемь кварталов до школы, капли воды скатываются с зонта, щиколотки забрызганы грязной водой из луж. Наверное, я завалю тест. Не могу вспомнить, что такого сделал Пол Ревир.

Декабрь

– А вот и ты, – улыбается мама, отодвигая тяжелый бархатный занавес и плюхаясь на складной металлический стул в освободившейся секции для альта.

– Тебе не положено сюда заходить, – говорю я.

– Замечательный был концерт, – продолжает она, как будто не слыша. – Хотя у дирижера вообще нет чувства ритма. За такие деньги школа могла бы нанять кого-нибудь более музыкального.

– Мам! – Я прожигаю ее яростным взглядом и одними губами произношу: «Замолчи!» Половина школьного оркестра еще за кулисами, убирают свои инструменты. Мистер Семпл, наш дирижер, стоит рядом, болтая с ребятами, которые играют на гобое.