— Фрэнк, я ничегошеньки не знаю. Я напутала. Слышала кое-что, думала, это про него, но все не так.

— Я тебе не верю.

— Будь по-твоему, не верь. Но я не стала бы тебе лгать.

В тот день я больше не выходил за ворота — мерил шагами длинные коридоры дома и узкие дорожки сада. Мачеха то ненадолго отлучалась — за покупками, в парикмахерскую, в автосервис, — то встревоженно маячила у меня за спиной. Несколько раз я едва не решился спросить у нее напрямик: «Он болен?» Но этот вопрос никак не вязался с ханжеской учтивостью наших с ней разговоров. Он прозвучал бы слишком грубо.

Отец вернулся из гольф-клуба лишь вечером. Сказал, что сыграл неудачно. Он был слегка навеселе и несколько взвинчен, но симптомов недомогания я не приметил. Голос у него был все тот же — громовой, самоуверенный. Свое мнение он высказывал таким тоном, словно возвещал истину, много острил и лишь к десерту припомнил, что я приехал не в отпуск.

— Кстати, Фрэнк, хотел тебя спросить, а потом из головы вылетело. Как оно прошло? Твой разговор с Карен.

— Отлично. Все подписано. Дело сделано.

— Что? Документы? Готовы?

— Да.

— Но я… я думал, вы просто поговорите. Разумно ли так спешить?

— Папа, прошел не один год. Разве это спешка?

— Фрэнк, мне очень жаль, что все кончилось.

— Папа, вообще-то это было неизбежно.

— Да. Да. И все же… зря ты мне не разрешил действовать через Сэма. Вдруг что-нибудь получилось бы.

— Все было бы напрасно.

— Возможно, возможно… — Его пальцы теребили салфетку. — Поживешь у нас еще несколько дней?

— К сожалению, не могу. Завтра утром мне нужно выезжать.

— Так рано? — Валери состроила печальную гримаску. — Не успел приехать — и снова?

— Ничего не поделаешь. Чтобы сюда вырваться, я добился специального разрешения. Там во мне нуждаются.

В моих словах не было ни грана правды. Более того, уехать я решил спонтанно. Но я чувствовал: здесь я чужой. Мое место — далеко, в сельской больнице с дешевой казенной мебелью. В месте, не подвластном никаким законам жизни, в которых так уверен мой отец.

— В тебе нуждаются? — саркастически переспросил он. — Эта черная баба все еще тобой командует? Фрэнк, не пора ли наконец задуматься о возвращении?

— Насколько я знаю, в ближайшем будущем мне кое-что светит.

— Что же?

— Повышение. По-видимому, я скоро стану главным врачом.

— Эту песню мы слышим уже много лет. Поначалу ты туда и отправился, чтобы занять кресло босса.

— Да, твоя позиция мне понятна. Но дело действительно сдвинулось с мертвой точки. На этот раз все наверняка.

— Фрэнк, я могу здесь кое с кем поговорить. Найдем тебе место поблизости. Ничего особенного не жди, но у тебя хотя бы будут перспективы.

— С перспективами у меня все нормально.

Во мне вскипело возмущение, и я сам не заметил, как напыжился и начал живописать отцу свое будущее: доктор Нгема уедет, я займу ее пост, сверну горы и через пару лет смогу претендовать на более высокую должность в другом районе… Описывая эту последовательность событий, я был железно уверен в том, что все так и случится. И больница, где мой отец ни разу не бывал, стала в моем рассказе такой, какой даже я ее никогда не видел: незаменимое учреждение, толпы пациентов, куча работы, чудеса беззаветности, трудности, побеждаемые самоотречением.

— Ну, насчет всего этого я пас. — Отец отодвинул тарелку с недоеденным пудингом. — Страна так переменилась, что я ее больше не узнаю. В одном уверен: мне бы такое было не по зубам. Против черного начальника я ничего бы не имел, но подчиняться женщине…

Это была шутка. Валери подхалимски, с притворным негодованием рассмеялась. Но я не улыбнулся.

— Валери, не могу доесть — слишком сладко. Давайте выпьем кофе в кабинете.

Так мы снова перебрались в его святая святых. Я и Валери заняли те же кресла, а отец устроился за столом. Он прикидывался, будто настроение у него хорошее, но я чувствовал: наш разговор за ужином его огорчил. Он переставлял на столе безделушки, озирался по сторонам, пока не нашел, на чем сорвать зло.

— Валери, эти цветы… Я тебе уже говорил.

— Я говорила горничной, и не раз…

— Скажи опять. Немедленно.

— Минуточку, милый, сейчас она сама появится с кофе.

Мы сидели молча, пока одна из горничных, совсем старуха — как все, в форменном платье с фартуком и босоногая, — не вошла с подносом. Пока она разливала кофе, Валери, не поворачивая головы, обратилась к ней:

— Бетти, эти цветы…

— Мэм?

— Возьмите-ка их себе, хорошо? Они так мило будут смотреться в вашей комнатке.

— Да, мэм.

Бетти взяла с каминной полки обвисший букет и понесла к дверям.

— Бетти!

— Хозяин?

— Вы роняете лепестки, Бетти. Во все стороны разлетаются. Прошу вас, прошу вас…

Старушка в красивом синем форменном платье положила на пол умирающие цветы, встала на корточки и начала ползать по полу, подбирая сухие лепестки.

— Вот еще один, Бетти, — бормотал мой отец, терпеливо указывая рукой. — И этот… и вон там, подальше…

А я прихлебывал едкий кофе, и край фарфоровой чашки позвякивал о мои зубы. Меня трясло.

Я приехал поздно вечером, в полной темноте. Свет горел только в центральном вестибюле и в ординаторской. В раме окна, как на картине, я увидел Лоуренса. Он сидел за столом, сцепив руки перед собой. Прямой, как палка. Бдительный. В белом халате.

Из-за ветра он не услышал, как подъехала моя машина. Я не торопился вылезать. Долго смотрел на него. Нас разделяли заросли травы и стекло. Он не шевелился. Я тоже. Он, вероятно, был поглощен размышлениями о своих проблемах. У меня в голове не было никаких мыслей, мне просто было любопытно, что Лоуренс делает наедине с собой. Но он просто сидел. Бездействовал.

Я не стал заходить к нему в ординаторскую. Отправился прямо в комнату. Лег. Во сне я продолжал вести машину — наклонившись вперед, проваливался сквозь пейзаж, струящийся мимо меня и прямо через меня. Все проваливался и проваливался и никак не мог достичь дна.

Когда я наконец проснулся, было уже светло. Лоуренс сидел на своей кровати и глядел на меня. Вид у него был усталый, но глаза как-то особенно светились.

— Что? — встрепенулся я. Смотреть на его лицо почему-то было жутко. — Что случилось?

— Ничего, — улыбнулся он, продолжая смотреть на меня все тем же непривычным взглядом. — Ох, Фрэнк, — произнес Лоуренс, помедлив. — Чего только не случилось после вашего отъезда!