— Он всегда маленько под мухой был. Он и трезвый, не совсем… А как выпьет, так дурак дураком… Что же вы стоите, садитесь.

Степаненко уселся.

— Может, вы есть хотите? — вдруг выпалила Зойка.

— Не откажусь, — сам не зная почему, быстро согласился Максим. Сложная натура Эльвиры так утомила его, что ему хотелось пообщаться с этим безыскусным, простым и наивным существом.

— Вы посидите тут, а я на стол накрою.

Когда она появилась вновь, то была одета получше, на губах блестел след от помады.

— Вот мужики пошли… Придут, извините, переспят, а потом… Потом милиция их ищет… — говорила хозяйка квартиры. — Помогите мне раздвинуть стол.

— Не стоит, — попытался отказаться Степаненко, но Зойка настояла на своем.

— У меня гости редко бывают, — пояснила она. — Мне самой хочется по-человечески посидеть.

— Но я ненадолго.

— У меня есть что рассказать об этом Ашоте, — стала уверять его хозяйка. Когда они раздвигали стол-книгу, их руки нечаянно соприкоснулись.

Степаненко взял женщину за руку, посмотрел в глаза. Она не отвела глаз, не отвернулась. Смотрела просто, по-доброму, не напрягаясь и не настораживаясь.

— Вы не подумайте, — сказала она, — я женщина честная… Жизнь и так нелегкая, а тут еще всякие… Надо же один одному помогать, правда?!

— Правда, — согласился Степаненко, выпустив руку. Он наблюдал, как на столе появляется вполне приличная еда.

Степаненко заметил, что он явно ей по нутру. Решил не форсировать развитие событий в этом направлении, но и не ретироваться. От болтушки многое можно узнать. Даже больше, чем от платного информатора.

В завершении сервировки на столе появилась бутылка водки.

— Мне нельзя, — сказал Степаненко. — Я на службе… И за рулем.

— Ах да, вы на службе, — играя глазами, проговорила Зойка. — Но одну капельку можно, правда?!

«Хорошая женщина», — подумал Степаненко. Ему почему-то не хотелось уходить из квартиры, где на окнах были чистые, свежестиран-ные занавески, а в блюдечках стояла цветущая герань.

Зойка вышла в прихожую, позвала сына, они о чем-то пошептались и мальчик ушел на улицу. Хозяйка квартиры некоторое время пробыла в комнате одна. Оттуда доносился какой-то шорох, шум задвигаемых штор, шипения спрея. Появилась Зойка уже переодетой… в халат. Только не в прежний, а в цветастый, из тяжелой махровой ткани. Глаза ее тускло горели.

— Может, вы мне лампочки в спальне поменяете? — в руках женщина держала две лампочки в картонных упаковках. — Перегорели в люстре, а заменить некому.

Степаненко все понял. Им, как обыкновенным здоровым мужиком, овладело неотвратное желание. Не подчинился этому зову природы он не мог. Не скажешь ведь: «Нельзя, я на службе!»

Что потом из этого будет, Степаненко не задумывался. В конце концов, сегодня суббота. Выходной. Взаимоотношения директора ресторана Эльвиры Тенгизовны и посудомойщицы Зойки его меньше всего беспокоили. Обе в равной степени были женщинами, а он был холостяк.

Они прошли в ту комнату, в которой требовалось заменить лампочки.

— Только не приставайте, я этого не люблю, — проговорила она, но он уже обнял ее и не выпускал из объятий до тех пор, пока в дверь не позвонили..

— Это сын, — прошептала Зойка, вскакивая и облачаясь в махровый халат. — Рас-шторьте окна.

Когда Степаненко уходил, женщина неожиданно сказала:

— А я думала, вы не такой…

— Что значит, не такой?

— Ну, у нас разные слухи ходят. О комитетчиках, о муже Эльвиры Тенгизовны, например.

— Что мы людоеды? — пошутил Степаненко.

— Нет, но… Он ведь с женой не живет.

— Ну и что? — Степаненко навострил уши.

— Тут у нас, — Зоя сделала заговорщицкое лицо и перешла на шепот, — втихомолку поговаривают об ужасной судьбе двух девчонок, которых он взял из детского дома.

— Из детского дома?

— Да, чтобы удочерить. Одной было лет двенадцать, старшей — четырнадцать. Младшая и теперь живет на даче. За ней служанка, говорят, следит.

— А старшая где?

— Убежала. На вокзале шлялась как проститутка. Ее обратно вернули в детдом… Говорят, лечили…

— Ну ты же понимаешь, что это все сплетни, — проговорил, поморщившись, Степаненко.

Женщина неожиданно протянула ему бумажку. Степаненко взглянул, увидел номер телефона и надпись: Борис Исаакович.

— Кто такой Борис Исаакович?

— Это начальник Ашота, которого он охранял. Эту бумажку он мне передал через Эльвиру Тенгизовну. Давно это было…

— Так она знакома с ним? Я имею в виду Ашота.

Женщина неопределенно пожала плечами и почему-то слегка покраснела.

— Ты звонила Ашоту по этому телефону?

— Всего один… Нет, два раза, — девушка покраснела, на этот раз сильно.

— А этот Борис Исаакович, кто он?

Зойка пожала плечами.

— Чем он занимается?

— Помню, что бизнес какой-то.

— Торгаш?

Зойка опять смущенно пожала плечами.

Сев в машину, Степаненко задумался. Насколько можно верить сплетне о педофилии Шмакова? Вероятно, доля истины в этом есть. Только этим можно объяснить поведение удочеренной девочки, которую он видел у Шмакова в его загородном доме. Да и Эльвира ведет образ жизни, вполне объяснимый эротической странностью мужа.

Эротическая странность? Пожалуй, это самое мягкое определение. Не Шмаков ли надоумил бандитов попытаться похитить у Колешки девочек?!

Впрочем, это все потом. Сейчас главное — найти Бориса Исааковича. Есть ли в Арсеньевске соответствующие информационные службы, способные определить и выдать адрес, по которому находится телефон с данным номером?

По идее, если такая служба есть, она должна работать и в субботу.

Черт побери, вообще кто такой Борис Исаакович?

Через несколько минут Степаненко подкатил к новомодному, на европейский манер сколоченному супермаркету, купил коробку конфет и отправился на местную телефонную станцию.

Перед тем как войти в двухэтажное здание с узкими, словно бойницы, окнами, Степаненко извлек из бардачка коробку с макияжем, вынул оттуда русые усы, тщательно приклеил их под нос. Всмотрелся в зеркальце заднего вида. Вроде бы натурально.

На телефонной станции он поймал на лестнице какую-то девицу, показал номер телефона и попросил дать адрес.

— Что вы? — девушка взметнула брови так высоко, что казалось, они улетели под волосы. — Мы никому не даем подобных справок.