Стоя у себя в кабинете, она улавливала запах лака от паркетного пола из красного дерева и слышала стук капель дождя в маленькие окна, пока разговаривала с вновь прибывшими девушками. По такому случаю они выстроились в ряд перед ней в своих одинаковых коричневых балахонах, с выпяченными огромными животами. «Общая молитва в шесть утра, – вещала она, – потом завтрак, а до восьми часов вечера вам предстоит работать в прачечной. Никакие разговоры не допускаются, ибо праздной болтовней обязательно воспользуется дьявол». Девушки всегда стояли понурив головы, а она перебирала пальцами бусины четок и расхаживала по кабинету. «Вы совершили непростительный грех, но даже грешники могут обрести новый путь к Господу нашему Иисусу Христу через горячие молитвы и усердный труд».

Она посмотрела на часы, стоявшие у кровати, и вздохнула. Ночная дежурная была достаточно трудолюбива по современным меркам, но иногда позволяла себе отвлекаться от работы. Мать Карлин попросила ее принести горячего молока уже довольно-таки давно, и теперь, поскольку она не ужинала, желудок болезненно крутило. Она звала дежурную дважды. Без толку. И даже на звонок сигнала о помощи никто не откликнулся.

Очень раздраженная, она встала за свои ходунки и медленно добралась до конца кровати, где оставила тапочки. Жизнь в «Грейсуэлле» была достаточно комфортной, но внимание к деталям в управлении домом было несравнимо с той педантичностью, какую проявляла она сама, возглавляя Святую Маргариту. Там казалось немыслимым, чтобы ее или отца Бенджамина игнорировали. Особенно в столь поздний час. Если они запрашивали что-либо ночью, это доставляли к их дверям точно в срок, а если требовалось нечто выходившее за пределы обыденного, звонка колокольчика оказывалось достаточно, чтобы дежурная сестра примчалась из кухни и в течение нескольких минут выполнила их пожелание.

Нынешняя молодежь стала ленивой и безответственной, поскольку их действия не влекли за собой последствий. «Я появилась как будто из другого мира, – подумала мать Карлин, – где наказание или угроза расправы являлись частью повседневной жизни для всех». Дома за любое непослушание ее ждали побои, и она каждую ночь молила Бога о прощении за грехи. Даже если родители не знали, что она вела себя скверно, Бог видел все. Верно говорили: Господу известно даже количество волос у тебя на голове. Поэтому она содрогалась от возмущения, замечая, как церковь, когда-то почитавшаяся превыше всего, превратилась не более чем в живописную декорацию для рождественских песнопений, свадеб и крестин. Она читала в газетах разоблачительные статьи о прежних приютах для матерей-одиночек, слышала перешептывания здешнего персонала, когда появлялись посетители, пытавшиеся отыскать следы своих исчезнувших родственников. Для нее не было секретом мнение о себе других людей, но она не обращала на них ни малейшего внимания.

Сам Господь избрал ее для очищения греховных душ, чтобы они смогли предстать перед всемилостивейшим Богом у врат рая и были допущены туда. Она исполняла важную миссию и твердо верила, что когда сама встретится с Господом в свой смертный час, он проявит милосердие и к ее душе.

«Эми!» – окликнула она девушку-дежурную, открыв дверь спальни и выбравшись в коридор. От перенапряжения она несколько раз закашляла и простояла минуту-другую, почти задыхаясь и опасаясь, что ее ноги откажут в любой момент. Однако голод подталкивал ее, заставлял двигаться дальше, и в конце коридора она увидела свет в кухне. Ее тапочки шаркали по ковровой дорожке, цеплялись за нее, хотя она пыталась поднимать ступни повыше, чтобы было легче идти.

«Могу я вам чем-то помочь?» – задали ей вопрос мягким голосом, и мать Карлин подняла взгляд и увидела силуэт женщины, стоявшей рядом с пылесосом в углу холла.

«Я хотела бы выпить горячего молока, но Эми, как обычно, куда-то подевалась».

При скудном освещении она никак не могла разглядеть лица женщины.

«Не волнуйтесь. Возвращайтесь в свою комнату. Я вскипячу молоко и принесу его вам», – сказала женщина, склонившись, чтобы смотать провод пылесоса.

«Спасибо. Вы знаете, в какой я комнате?»

«Да, прекрасно знаю».

Мать Карлин как раз посещала туалет, когда через пять минут дверь открылась, и поднос со стаканом молока и чем-то вроде домашнего пирожного словно сам по себе появился на специальном столике, устанавливаемом поперек кровати. Она выкрикнула вслед женщине слова благодарности, но ей никто не ответил. Это стало приятным сюрпризом после беспрестанной болтовни персонала и невыполненных обещаний, к которым она успела здесь привыкнуть. Мать Карлин улеглась своим больным телом обратно в постель, где сразу выпила молоко и жадно съела половину пирожного, отложив вторую, чтобы полакомиться позже. Она давно забыла, каково это – поесть с аппетитом. Прежде ее желудок урчал и стонал, но желания принимать пищу абсолютно не было.

Скоро ее веки отяжелели, глаза жгло изнутри, пока она то засыпала, то внезапно просыпалась. Она выключила прикроватную лампу и наконец на какое-то время задремала. Однако вскоре ее разбудило тиканье часов, ставшее громким и назойливым, как жужжание проникшей в комнату мухи, кружившей прямо над ее ухом. Постепенно звук стал невыносимо оглушительным. Затем он превратился в непрерывный глухой гул. Она пыталась избавиться от него, ей захотелось сбежать из комнаты, но ее тело отяжелело, а руки словно налились свинцом. Она не смогла даже поднять палец, когда зачесался кончик носа.

Тревога в ней нарастала, и она медленно повернулась, чтобы посмотреть на циферблат. Ей показалось, что пролетело несколько часов, хотя на самом деле прошли лишь минуты с тех пор, как она впервые заснула. Пока она смотрела на часы, их стрелки как будто начали плавиться, и постепенно будильник превратился в тонкую трубочку, по которой стекала каплями кровь. Она присмотрелась и увидела, что трубочка опускается прямо к ее руке. Она начала часто моргать, наблюдая за этим. Трубочка заканчивалась толстой иглой, вонзенной в ее предплечье и закрепленной куском пластыря.

«Это должно помочь ускорить процесс», – сказала сестра Мэри Фрэнсис, стоявшая теперь у ее постели.

«Какого черта вы творите, сестра?» – спросила мать Карлин.

«Прошу прощения, но что именно тебя интересует?» – довольно-таки резким тоном отозвалась Мэри Фрэнсис.

«Вот эта штука. Снимите ее с моей руки сейчас же!» – потребовала мать Карлин.

«Младенцу пора выходить наружу, дитя мое, но он явно не желает покидать твою утробу сам. А этот аппарат ускорит начало схваток».

«Какой еще младенец?» – вскинулась мать Карлин.

«Милочка, ты, кажется, не осознаешь, что происходит, все отрицаешь, не так ли? Разве ты не флиртовала с тем парнем, позволяя щупать себя повсюду? Разве не совершила плотский грех?» – задала, явно риторический для нее самой, вопрос сестра Мэри Фрэнсис.

Мать Карлин отвела взгляд от нее и посмотрела на свой живот, ставший таким огромным, что из-за него не были видны ступни ног. На ней был надет коричневый балахон, а когда она попыталась встать с постели, ее парализовало от шеи до пят.