– А если ветра не будет? – спрашивает с некоторым беспокойством Вальерьола у Габриела Вальса.

– Его не может не быть, – отвечает Вальс, и улыбка, которая с самого утра не сходит с его губ, придает его лицу почти блаженное выражение. – Неужели, маловер эдакий, ты думаешь, Яхве не подует ради нас? Неужели Яхве нас оставит?

И он вновь повторяет то, что всем уже хорошо известно: великодушный Адонай помог им, послав надежную шебеку – она не один раз бросала якорь в порту Сьютат, а ее команду хорошо знает Пере Онофре Агило, который им так помогает из Ливорно. Вальс нахваливает и капитана шебеки, который не далее как вчера сам пришел в дом к Консулу, и они договорились: на следующий день к вечеру, часа в три или в четыре все, как будто бы просто прогуливаясь за стенами города и дойдя до мола, чтобы присесть и отдохнуть, как нередко бывало по воскресеньям, если позволяла погода (и то, что это по счастливой случайности было воскресенье, тоже провидение, ниспосланное Яхве, ибо никто не сможет усмотреть в их прогулке ничего подозрительного), сядут на бот, который должен будет доставить их на «Эол», пришвартованный к молу у входа в порт.

И вот они прошли мимо стройных сосен Бельвера[118], чудесно пахнущих смолой. Они уже почти у цели. Кажется, маяк их приветствует. Они движутся с трудом. Они не чувствуют ни рук, ни губ, ни ушей, ни глаз. У них есть только нюх. Безошибочный нюх, чтобы идти точно по следу раввина, ведомого Всевышним. Бот их ждет. Ветер наконец поднялся – может, оттого, что они так сильно желали этого. Господь надул эту бурю, поднявшую волны. Боту придется плавать три раза – все сразу не поместятся. В первый раз переправят детей и женщин. Во второй – стариков и оставшихся женщин. В третий – мужчин.

Теперь город белеет на востоке небольшим пятном. И море выглядит совсем иначе, оно совсем не похоже на гладкую простыню, как несколько часов назад. Волны по-волчьи скалят пасть, показывая ослепительно белые клыки. Брызги и пена, как бешеная слюна, обливают идущих с ног до головы. Все промокли, а некоторые просто вымокли до нитки. Они с трудом поднимаются на борт. Моряки помогли тем, кто отправился в первый и во второй раз. Мужчинам садиться в бот легче, но и им непросто перебраться на шебеку, которую сильно качает. Путешественников провели в трюмы. Они почти в полной темноте. Дети визжат от страха. Их, собрав в одну кучу, усадили на пол, почти что друг на друга. В спертом воздухе стоят запахи прогорклого масла, пряностей и экскрементов. Консул и Габриел Вальс поднимаются к капитану и говорят, что заплатили довольно денег, чтобы с ними не обращались как с рабами. Капитан заверяет их, что как только корабль поднимет якорь и выйдет в открытое море, они смогут подняться наверх и разместиться на палубе под навесом или укрыться в каютах.

– Я не рассчитывал на детей, – добавляет он. – Речь шла о дюжине человек, а вас больше двадцати.

– Но, согласитесь, мы не поскупились, – замечает Вальс.

– Да, но ведь я рискую многим, – отвечает Виллис. – Не попроси меня Пере Онофре Агило, с которым мы так дружны, ни за какие богатства я бы не согласился взять вас на борт.

Консул и Вальс спускаются в трюм сообщить новости и подбодрить всех обещанием капитана.

– Прежде всего, возблагодарим Бога за то, что мы сели на корабль, – утешает Вальс.

– Лучше поблагодарим его, когда приедем, – не удерживается и восклицает Айна Кортес. Но никто не замечает ее слов. Заслышав голос раввина, все умолкают.

– Восхвалите же Адоная, взывайте же к нему, возвестите прочим народам о подвигах его. Воспойте гимны ему, поминая все его чудеса.

Все вторят раввину. Их молитвы слышны на палубе, где суетятся моряки «Эола», готовясь отплыть, как только капитан даст команду.

– Вспомните о чудесах Господних, о чудесах, Им сотворенных, о сыны Авраама, раба Его, о сыны Исаака, возлюбленного Его…

Капитан сам спускается в трюм и просит их не кричать так сильно, не сообщать всем о своей вере – ведь у них еще будет время помолиться, когда окажутся они в последней синеве.

– Молитесь в сердце своем, не открывая рта, – сказал раввин. – Молитесь истово, благодарите Бога за милость Его и помощь, ниспосылаемую нам. Молитесь за тех из нас, кто остался в Сьютат, да защитит их Господь Адонай…

Изабел Таронжи никак не сдержать стон, вырвавшийся из самой глубины ее души. Но стонет не только она.

– Нечего распускать нюни на корабле, – твердо говорит раввин. – Сегодня – день радости и благодарения, а не плача. Сегодня – великий для всех нас день. Плачем мы не угодим Адонаю, который сегодня требует от нас веселья. Мы бежим, чтобы получить возможность свободно следовать нашей вере, чтобы нам не нужно было таиться, чтобы во весь голос говорить: мы евреи и евреями умрем.

– Мы бежим, чтобы спасти свою шкуру, – ворчит сын Дурьей Башки, такой же взбалмошный, как и отец.

– Ты прав, и ради этого тоже, потому что мы нужны Адонаю живыми, а не умершими во славу Его, – отвечает ему Вальс.

– Рабби, – обращается к нему Вальерьола, никогда прежде так его не называвший, – тебе не сказали, когда мы отплывем? А то ведь ветер дует и здорово дует…

– Это ветер не попутный, – поясняет Консул. – И, пока он не успокоится, мы не сможем выйти в море.

– А что же нам теперь делать? – восклицает Айна Кортес, которая совсем не хотела плыть.

– Возвращаться на землю? – спрашивает Вальерьола.

– Вот уж тогда точно станет известно о нашем побеге! – говорит сестра тетушки Толстухи.

– Да уж, тогда-то нас точно схватят! – снова заголосила Айна.

– Замолчи, а не то я тебя прикончу! – прикрикивает на нее старший брат.

– Эй! – повышает голос раввин. – Я не потерплю никаких ссор. Только этого не хватало! Господь нас не оставит, не сомневайтесь! Господь не может нас бросить!

– Больно ты в этом уверен! – говорит Щим Вальерьола своим напевным, ясным голосом. – А что, если Бог не пожелает помочь нам сегодня?

Раввин набрасывается на него:

– Ах ты маловер! Господь – наш Пастырь, разве Он нас оставит?

– Мы и сами знаем все эти молитвы. Ты говоришь их нам, Вальс, чтобы нас утешить, – вмешивается Марти. – Если корабль не может выйти в море, скажи, что, по-твоему, нам делать?

– Наберемся терпения и не будем впрягать плуг впереди быков. Будем ждать сколько сможем. Но если нам придется возвращаться, – заметил Консул, – то мы должны это сделать прежде, чем закроют ворота Святой Екатерины. И не тяните… Слышите, какой ветер?

– Будто смерч, – воскликнула тетушка Толстуха.

– Консул, пойдем со мной, – попросил раввин, – потолкуем с капитаном.

Капитан курит в своей каюте, сидя перед наполненной неведомой жидкостью миской, вдетой для устойчивости в кольцо. Он предложил им сесть на кровать, а сам цепляется за круглое окошко и с трудом сохраняет равновесие. Лицо Консула снова стало лягушачье-зеленого цвета, он едва может говорить.