Странным образом здесь соединились две гитлеровские черты, на первый взгляд противоречащие друг другу: его боязнь завершенности и его программный догматизм, догматическая окостенелость. Две эти черты делали его до известной степени слепым, живущим в своем мире, далеком от реальности. Он столь же мало видел неожиданные, противоречащие его программе шансы, как и не предусмотренные его программой опасности. В этом отношении он очень отличался от Сталина, с которым Гитлера роднит весьма многое (прежде всего жестокость, каковой нам придется заняться в следующей главе). Сталин внимательнейшим образом всматривался в окружающую его и быстро меняющуюся реальность; Гитлер верил в то, что сможет сдвинуть горы.

Все это чрезвычайно ярко проявляется в период между июнем 1940 года и июнем 1941-го, когда Гитлер, сам того не зная, решил свою судьбу. Он достиг всего, чего можно было достигнуть, но он этого не видел. То, что мир в континентальной Европе, который срочно надо было заключать, наверняка истощил бы волю Англии к войне, его совершенно не интересовало. Вообще-то его и война с Англией не интересовала: он и не планировал эту войну, она просто не помещалась в гитлеровскую картину мира. То, что вслед за Англией к войне с Германией с угрожающей быстротой приближается Америка, Гитлер долгое время вообще в расчет не принимал. Он верил в американскую отсталость по части вооружения, сильно надеялся на раскол между сторонниками изоляции[117] и сторонниками интервенции, а в самом худшем случае верил в то, что Америку отвлечет от войны с Германией Япония. В его собственную программу внешнеполитических действий Америка не входила. Эта программа предусматривала прежде всего превентивную войну с Францией, благодаря которой у Германии будет защищенный тыл для великой войны, войны за жизненное пространство против России, – и тыл появился, несмотря на то что мир с Францией так и не был заключен. На эту войну Гитлер после некоторых колебаний все же решился, несмотря на то что, согласно его же программе, Англия в войне Германии против Советского Союза должна была стать не врагом, а союзником или благожелательно нейтральной державой; и несмотря на то что в противоречащей его программе войне с Англией Россия оказывалась необходима как разрывающий цепи экономической блокады поставщик сырья и продовольствия, покамест вполне лояльный по отношению к Германии. Второе соображение Гитлер отметал с ходу, поскольку по его расчетам завоеванная Россия стала бы куда более надежным поставщиком и сырья, и продовольствия, чем Россия благожелательно нейтральная; а что до самой Англии, то он убеждал себя, что Англия увидит полную бесперспективность войны, если отпадет ее надежда на Россию как на потенциального союзника, – он не принимал во внимание то обстоятельство, что Россия не давала Англии ни малейшего намека на возможность подобного союза и что Англия скорее рассчитывала на Америку как на потенциального союзника, чем на Россию.

Эти гитлеровские попытки рационализировать свое роковое решение не следует принимать всерьез. Нападение на Россию произошло не из-за войны с Англией, а несмотря на эту войну. Это нападение произошло не из-за разногласий с Россией, каковые обострились во второй половине 1940 года, но летом 1941-го были улажены[118], а потому что на гитлеровской воображаемой карте мира Россия всегда была немецким жизненным пространством и потому что, согласно гитлеровскому расписанию теперь, после победы над Францией, пришло время поставить на мировой сцене главный хит его завоевательного репертуара. Уже в июле 1940 года Гитлер дал понять своим генералам, чего следует ожидать в дальнейшем; 18 декабря 1940 года те же генералы услышали о решении, которое было осуществлено 22 июня 1941 года.

То, что неспровоцированное нападение на Россию было ошибкой – а в военном отношении единственной, решившей исход войны ошибкой, – сегодня очевидно всем. Большой вопрос: воспринималось ли это уже тогда как ошибка. В 1941 году Россия оказалась недооценена всеми – и американский, и британский генштабы не сомневались в скором ее военном поражении; Россия сама дала серьезный повод для таких оценок, показав свою слабость в зимней войне 1939 года с Финляндией. Внушительные победы начального периода войны, по-видимому, утвердили Гитлера в низкой оценке русской обороноспособности. Сегодня много спорят о том, смог бы он взять Москву, если бы у него был другой стратегический план. Но и в этом случае мало что изменилось бы.

Ведь даже с падением Москвы, при гигантских пространствах России и ее огромных человеческих резервах, война не окончилась бы в 1941 году, как не окончилась другая война в 1812-м. Да и как в принципе можно закончить войну с Россией при этих пространствах и резервах? Этот вопрос, как мы теперь знаем, странным образом совершенно не занимал Гитлера. Как и прежде в случае с Францией, он абсолютно не задумывался над тем, что будет после его победы. Его военный план предусматривал после падения Москвы выдвижение войск на линию Архангельск – Астрахань, то есть он был готов держать войска на гигантских просторах Восточного фронта – и это в условиях продолжающейся войны с Англией и угрозы войны со стороны Америки.

Уже тогда война против Англии и усмирение покоренного, но не замиренного Европейского континента сковывали одну четверть сухопутных войск, треть люфтваффе и весь флот вместе с оборонной промышленностью. Кроме того, у неоконченной войны на западе, в отличие от войны на востоке, были существенные ограничения по времени: Англия, в начале войны сильно отстававшая от Германии в вооружении и оснащении армии, год за годом наращивала свой военный потенциал, об Америке нечего и говорить: за два, максимум три года обе державы могли подготовиться к активным действиям на Европейском континенте. Вот причины, по которым ответственный государственный деятель никогда не решился бы на войну с Россией в 1941 году – войну, к которой никто его не принуждал. Однако Гитлер чувствовал ответственность только перед самим собой, а его интуиция неизменно твердила ему одно и то же в течение пятнадцати лет, с тех самых пор, как он сформулировал это в «Моей борьбе»: «Гигантская империя на востоке готова к гибели». Он столь слепо доверял своей интуиции, что не позаботился о снабжении немецкой армии зимней формой одежды. Настолько он был уверен в том, что поход, начавшийся 22 июня, победоносно завершится еще до наступления зимы. Вместо победы под Москвой немецкую армию ждала зима и первое серьезное поражение. В военном дневнике одного генштабиста записано: «Когда разразилась катастрофа зимы 1941/42, фюреру стало ясно, что после этого кульминационного пункта победы достичь уже невозможно». Запись от 6 декабря 1941 года; 11 декабря 1941 года Гитлер объявил войну Америке.