Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
– Эй! – Сэм потянул руки Фрэнки, обвившие его шею. – Не так крепко. Задушишь.
– Прости, – проговорила она.
Последнее время, когда она была с ним, ее охватывал холод, внутри все леденело. Приближался его восемнадцатый день рождения, а война еще не закончилась. Но, может, скоро закончится. Может, антигитлеровская коалиция побьет немцев и японцев. Может, завтра или на следующей неделе она услышит, как обычную радиопередачу прерывает сообщение, что Гитлер капитулировал и больше ни один парень не уйдет воевать.
– Ну же, Фрэнки, отпусти.
Сэм встал и провел пальцами по волосам. Лицо его было бледным и осунувшимся, вокруг глаз пролегли морщинки, словно он внезапно постарел.
– Что случилось?
– Не знаю. – Он покачал головой. – Знаю, конечно. Я должен записаться.
Она поняла, о чем речь, но все равно спросила:
– Куда записаться?
– В армию, глупышка.
– Не называй меня глупышкой, – сказала она, хотя умышленно вела себя именно так. – Ты пока еще не должен записываться.
– Запишусь через пару месяцев.
Он подошел к окну. На спине на темной рубашке у него остались отпечатки ее рук. Фрэнки месила тесто для пирога и была вся в муке, которой перепачкала и Сэма. Она решила не говорить ему, пусть остается с отметинами.
– Все должны служить, – сказала она после паузы.
– Ты не должна, – возразил он, оглянувшись через плечо.
Она не поняла, что он хочет этим сказать.
– Мой брат Вито ушел служить. И с ним все хорошо.
– Не со всеми все хорошо, Фрэнки.
– Я знаю. Но с Вито все будет хорошо, и с тобой тоже.
– От одного твоего желания ничего не зависит, – произнес он.
В ней вспыхнул гнев, словно от спички, и растопил холодный комок внутри.
– Зачем ты мне такое говоришь? Зачем хочешь, чтобы я волновалась за брата? Зачем хочешь, чтобы волновалась за тебя?
Он засунул руки в карманы и, глядя в окно, что-то пробормотал. Она не расслышала и переспросила:
– Что?
Он слегка повернул голову, так, что Фрэнки видела половину его лица.
– Я сказал, что боюсь.
Она открыла рот, но не вымолвила ни слова. Вито никогда не писал, что боится, хотя, возможно, боялся.
А потом Сэм напугал ее: он заплакал.
Не зная, что делать, она взяла его лицо в руки и целовала, пока соль не высохла на ее коже.
* * *
Бешеная Морин налила мне бурбона. Волку она поставила чашку воды, показав ему татуировку лисицы на бедре. Когда она сгибала колени, казалось, что лисица напрягается, готовясь к прыжку. Волк вскочил на табурет рядом со мной и принялся лакать бурбон. Я не стала у него отнимать.
«Каждый раз, слыша стук в дверь, я бежала открывать, на случай если это он принес письмо или посылку отцу, – говорила я. – Он сказал, что его зовут Бенно. Но это было не настоящее имя. Настоящее он не хотел говорить».
Бешеная Морин, вытиравшая большими кругами стойку, сказала мне то же, что и Маргарита: «В именах заключена сила. Он не хотел отдавать то немногое, что имел».
«Я хотела больше, – ответила я. – Хотела все. Когда я смотрела на него, чувствовала… что-то странное внутри, смутное, бесцветное и неясное. Такое же странное я почувствовала, когда впервые нашла в шкафу моего брата Уильяма французские открытки. Как будто открыла секрет, который все от меня таили. Как будто он сам был секретом. Как зуд на коже в месте, куда не дотянешься, как ни старайся. За ужином мама увидела красные отметины на моей шее. “Что ты с собой делаешь? – спросила она. – Что ты натворила?”»
Три письма
В кухне, в коридоре, во дворе под ангелом, в классных комнатах для музыкальных занятий – каждый раз и везде, где можно было улизнуть, Фрэнки встречалась с Сэмом. Они находили местечко посидеть, поговорить о том, как прошел день и чем собираются заняться завтра и послезавтра. Они целовались, и время утекало, словно вообще не имело значения. Иногда, если рядом никого не было, Сэм негромко играл для Фрэнки на трубе приятные мелодии. Фрэнки нравилась труба – она звучала грустно, но сильно. Она и сама себе казалась такой.
Но разве кто-то на свете так силен, как думает?
– Нет, – сказала Фрэнки. – Нет, нет, нет!
– Фрэнки, мы же знали, что письмо когда-нибудь придет, – ответил Сэм.
– Когда?
– Завтра.
Слово пронзило ее как шрапнель.
– Завтра! Ты не можешь уйти завтра!
Она схватила его за рубашку, словно могла заставить остаться, если держать достаточно крепко.
– Я бы сказал тебе раньше, но тоже не знал. Мне просто велели доложиться в городе.
– Это нечестно, – вырвалось у нее.
Происходящее правда было нечестно, но это ничего не меняло. Потому что шла война и потому что сам Сэм изменился. Он ожесточился, больше не мечтал о тюльпанах. Он сказал себе, что война может оставить шрамы, но шрамы для мужчины – не худшее. Сказал себе, что даже если война отнимет часть тела: руку или ногу, – у него останутся другие руки и ноги: руки и ноги Фрэнки. Она будет его поддерживать. Он сказал себе, что если ему суждено умереть, то Господь сделает его смерть быстрой. А если не Господь, то бомба.
Если придется, он станет молиться бомбам.
– Ладно тебе, Фрэнки. Ты же будешь мне писать?
Она попыталась взять себя в руки, вытерла глаза.
– Да, конечно, буду. Ты знаешь, что буду.
– И я буду тебе писать. Каждую неделю, хорошо?
– Обещаешь? Каждую неделю?
Он поцеловал ее в макушку.
– Договорились. – Он посмотрел на часы. – У нас мало времени. Я сказал сестре Корнелии, что забыл пальто. Она начнет беспокоиться, если не вернусь быстро.
– Сначала сыграй мне.
– Я не…
– Пожалуйста, – попросила она. – Просто сыграй мне песню, прежде чем уйдешь.
– Что ты хочешь, чтобы я сыграл?
– Не знаю. Что-нибудь. Прощальную песню.
Подумав минуту, он поднес трубу ко рту, закрыл глаза и начал играть. Фрэнки не знала этой песни, но мелодия была радостной, ноты порхали и танцевали, как бабочки. Почему-то от такой радостной песни в такое печальное время ей стало еще печальнее, будто радостные песни – всего лишь пожелания, мимолетные, как первые весенние цветы.
Закончив играть, он отдал ей трубу. На хранение, как он сказал. Они нашли в шкафу его пальто и расстелили как постель. В темноте крошечной комнатки они врезались друг в друга и взорвались, разбившись на осколки.
Фрэнки пробовала играть на трубе, но она не умела. Она довольствовалась тем, что прижимала к губам мундштук, которого касался
