– Владимир, – пока ещё ласково, но уже с звенящими нотками в голосе продолжает командир, – а простите моё старческое слабоумие, но хотелось бы уточнить, всё-таки кто из вас больший пидорас. Мой зам послал вас набрать полный седьмой отсек воды из кингстона глубиномера? Какой-то новый ритуал ввели на флоте, пока я праздно проводил время за изучением руководящих документов?

– Ну-у-у нет, он попросил меня банку набрать откуда-нибудь. А я не нашёл больше других забортных клапанов.

– Повезло нам, – говорит Антоныч, – что ты, сука, клапана затопления седьмого отсека не нашёл!

– Спокойнее, Антоныч, – говорит командир, но голос уже с грудными ревербациями. – Вова, а если бы мы на глубине сто двадцать метров начали дифферентоваться и у тебя банку струёй из рук выбило бы, ты что делал бы? Боролся за живучесть или съебал бы в ужасе в свою каютку? Стас, выйди уже из-за пульта, уведи это отсюда и дай ему пизды наконец-то!!! И воспитательныю беседу проведи среди него!!!

– Воспитатель воспитывал воспитателя, да не вывоспитывал! – проявил чудеса дикции на русском языке Хафизыч. – И сделай ещё так, Стас, чтоб он мне до конца выхода на глаза не попадался. Мы, татары, народ злопамятный, правда, Эдуард?

– А чо Эдуард-то? Так-то я русский!

– А в бассейн кто адмиралу нассал, за хана своего отомстив?! – хлопает меня по плечу командир, и все начинают смеяться потому, что опять отлегло. Тоже традиция такая на флоте – смеяться, особенно когда очередная жопа мимо тебя проскочила, сильно не запачкав.

– Святой он у вас, Сеич, – говорит флагманский штурман командиру, когда старший воспитатель уводит младшего из центрального. – Каждый раз, когда с ним в море выходим, молиться начинаем!

В море собирались очередной раз. Ничего особенного и героического – так, на две недельки. Вусмерть нас умотали проверками нашей готовности и благонадёжности, и уже аж зубы чесались, как хотелось в море уйти от всей этой вакханалии.

– Экипажу построиться на ракетной палубе! – передаёт хрипатая «Лиственница»

Ну, бля, ну что опять?! Уже тревогу вот-вот должны были объявлять для приготовления к бою и походу. Выходим понурые. Народищу-то понаехало! Командующий флотилией, все его заместители, замполиты всех мастей. Сейчас начнётся.

Началось. Сказал речь командующий, сказал речь его замполит, сказал речь флагманский кто-то там, сказал речь какой-то гость. Уже и курить захотелось от их пафоса. И тут из машины на пирсе вылезает какой-то дяденька подозрительной наружности в чёрном платье с ведром и веником.

– Приборняк сейчас шуршать будет? – шепчет трюмный контрабас Дима.

– А сейчас! – радостно объявляет нам замполит флотилии. – Ваш экипаж! И подводную лодку! Освятит! Отец такой-то!!!

Смотрю на отца – не мой отец явно, а я как-то всегда брезговал, когда в меня посторонние отцы водой брызгались. Тут из строя выходит командир БЧ-5.

– Вы куда?! – спрашивает его ведущий мероприятия, который пару лет назад идеологию КПСС в массы распространял.

– Я татарин, – отвечает механик.

Выходит командир БЧ-4.

– А вы куда?

– А я – узбек.

Ну, тоже выхожу, конечно.

– А вы куда?

– А у меня высшее инженерное образование, – говорю.

Тут по строю идёт ропот: вот, мол, гад хитрожопый.

– Ладно, – говорю, – шучу, я тоже татарин. Ну, или узбек.

– Что ты, блядь, врёшь, Эдуард! – не выдерживает наш экипажный замполит. – Ты же из Белоруссии!

– Ну и что, – парирую, – я после ига монголо-татарского в Белоруссии остался: там женщины симпатичнее наших степных, и растут ёлки.

Так и стояли курили на люке КШР три морских диавола, пока остальных дяденька этот ходил обрызгивал метёлкой из ведра. А мы плевали в залив и гордились своей неповторимостью.

– То есть, – предположил механик, – если мы сейчас ебанём по Америке все двести своих ядерных боеголовок, то мы как бы и благое дело сделаем.

– А то! – подтвердил я. – Мы ж пацифисты по натуре, а они – гады. И вообще.

Жила у нас одна семья в городке – мой друг Андрей, офицер с соседнего корпуса, и его жена Лариса, домохозяйка. Всё у них не получалось никак детей завести. И так, и этак пробовали, но всё вхолостую. Тогда, чтобы не терять зря накопленный в организмах родительский потенциал, решили они завести себе кота.

Выбрали там какого-то породистого в Питере с родословной на шестнадцати страницах. И вместо машины, на которую копили деньги, его и купили. Кот был на редкость наглой и бессовестной тварью. Он быстро просёк, что с ним сюсюкаются, обхаживают и целуют во все доступные места, и стал устанавливать в доме свои порядки. То есть Лариса с Андреем думали, что у них дома живёт кот, а кот был уверен, что это у него дома живут Лариса с Андреем. На кресло кота садиться было нельзя, потому что он потом на них обижался. Когда он приходил тереться об ногу, ногой нельзя было шевелить, потому что тогда он обижался. Громко танцевать под музыку было нельзя, потому что… Ну вы уже поняли.

– Слышьте, а вы, когда трахаетесь, кота в ванной закрываете или разрешения спрашиваете?

– Ты дурак? Как кота можно в ванной закрывать?! Это же наш пусечка!!!

Хуюсечка, блядь. Кот смотрел на всех гостей, как на говно, потому что он знал, что как бы ни были заняты хозяева, стоит ему жалобно мяукнуть, как тут же прекращалось любое веселье и начиналось оказание неотложной медицинской помощи этому сибариту. Мы-то, конечно, хихикали над всей этой ситуацией, а ребята реально отдавались служению этой твари со всей душой. Ел он у них, кстати, только кошачьи консервы определённой марки и вкуса. Или варёную рыбку, но не какую-нибудь там путассу (которую ели гости), а «сёмушку» или «форельку» и только из специальной раритетной фарфоровой тарелки 1782 года выпуска, которая досталась Ларисе от бабушки.

Когда мы уже начали думать, что потеряли ребят навсегда, неожиданно на выручку пришёл Господин Случай и старлей Паша.

Случай преподнёс неожиданную путёвку в санаторий «Аврора» в ноябре месяце. У нас-то в ноябре уже снежно-морозно-ветреный филиал ада на планете открывается, а в Хосте – мандарины, бесплатное четырёхразовое питание и грязевые ванны. Ну кто бы отказался? А старлей Паша был однокашником Андрея и его другом. Ему отдали кота на три недели. Вместе с котом ему передали кошелёк денег, запас консервов и рыбы, а также тетрадь, в которой убористым каллиграфическим почерком Ларисы было расписано меню кота на неделю, график его расчёсываний и были нарисованы схемы, как нужно складывать губы, когда целуешь кота.

– Не, Эдик, – тыкал мне Паша эту тетрадку, – ну они не охуели?

Неделю Паша исправно кормил кота консервами и терпел его наглость. Ну, рыбой-то красной мы сами закусывали из специальной раритетной фарфоровой тарелки 1782 года выпуска, стоит заметить, а коту пытались подсовывать хека. Но кот хека не ел, а ел нас глазами, пока мы ели его форель.