— А когда тюки погрузили в машину… — начал было Аллейн, но Мерривезер испуганно перебил его:

— И даже не спрашивайте об этом. Говорю вам, ничего не заметил. И как заметишь? Я тот тюк даже не трогал.

— Хорошо, мой дорогой, не трогали, так не трогали, — поспешил успокоить его Аллейн. — Оставим это. Какой же вы чувствительный, право. Я еще таких не встречал.

— А куда от своего желудка денешься, — мрачно произнес Мерривезер.

— Боюсь, что вашему желудку придется это переварить. Кто ставил клеймо на тюки?

— Молодой Клифф.

— А кто их зашивал?

— Я, кто ж еще.

— Отлично. В то утро вы начали как раз с того самого тюка. Шерсть в нем была утрамбована, но не спрессована. Вы его спрессовали. Полиции сказали, что не заметили в нем ничего особенного. Он был точно таким же, каким вы оставили его накануне.

— Я бы заметил, если что не так.

— Я тоже так думаю. А что-то другое. Например, пол вокруг пресса.

— А что пол? — с вызовом произнес Мерривезер.

Аллейн заметил, что руки его сжались. Он моргнул, занавесив белобрысыми ресницами свои светлые глаза.

— Что там насчет пола? — повторил он уже не так агрессивно.

— Я заметил, что он очень блестящий. Это за счет сальности шерсти? Особенно он блестит на помосте, где стригут овец, и вокруг пресса, где тюки волокут по полу. — Он посмотрел на ноги Мерривезера. — У вас обычные ботинки. Подметки здорово скользят?

— Не замечал, — смущенно ответил прессовщик.

— Пол был в то утро таким, как всегда? На нем не валялись клочки шерсти?

— Я же говорил… — начал Мерривезер, но Аллейн перебил его:

— Пол был таким же блестящим, как обычно?

Мерривезер не ответил.

— Может быть, вы вспомните что-то такое, чего не сказали младшему инспектору Джонсу?

— Да что я мог сказать, мне не до того было. Он все спрашивал, как я перетаскивал тюк с этим самым внутри, а меня от этого жуть как мутило.

— Я знаю. Но мы сейчас говорим о поле. Вспомните, пожалуйста. Когда вы пришли утром, как выглядел пол рядом с прессом? Он был подметен и блестел, как всегда?

— Подметен.

— И блестел?

— Нет, не блестел, это точно. Разве вспомнишь через три-то недели. Особливо если тебя трясут как грушу. Мне и в голову не пришло бы, ежели бы вы не спросили. Я видел, но и думать про это забыл, сами понимаете.

— Понимаю, — ответил Аллейн.

— Господи, Джек, что же ты такое увидел? — не выдержал Фабиан, до сего времени молчавший.

— Пол был вроде как грязный.

Во время обеденного перерыва Фабиан привел в кабинет Клиффа Джонса. Аллейна заинтриговал этот парень, столь неожиданно отказавшийся от покровительства миссис Рубрик. Он попросил Фабиана оставить их вдвоем и теперь, глядя на Клиффа, который не знал, куда девать руки, размышлял: знает ли тот, что, несмотря на свое алиби, он числится у младшего инспектора Джексона в главных подозреваемых?

Усадив парня, Аллейн поинтересовался, понимает ли тот, зачем его пригласили. Клифф кивнул, сжав в кулаки широкие подвижные руки. Из открытого окна за его спиной открывался вид на залитое солнцем плато, за которым словно парили в воздухе блистающие вершины гор. Тени на них казались прозрачными, словно сквозь них просвечивало небо. Снег на вершинах слепил глаза и был похож на сияние. Вокруг волос Клиффа возник светящийся нимб. Аллейн подумал, что его жена пришла бы в восторг от причудливой игры теней на его висках и под высоко изогнутыми бровями и непременно захотела бы нарисовать мальчишку.

— А живописью вы не интересуетесь? — спросил он.

Клифф моргнул и заерзал ногами по полу.

— Да, — ответил он. — Мой друг хорошо рисует. То есть… я хочу сказать… не так много людей…

— Я только потому спросил вас, что не знаю, можно ли выразить в музыке красоту этого пейзажа, как это делает живопись.

Клифф быстро взглянул на него.

— Я не очень разбираюсь в музыке, — продолжил Аллейн. — Мне как-то ближе живопись. Узнав, что вы увлекаетесь музыкой, я немного растерялся. Имея разные интересы, труднее найти общий язык. Придется мне искать к вам другой подход. Согласны?

— Уж как-нибудь обойдусь без ваших подходов, — отрезал Клифф. — Можете говорить прямо, без обиняков.

Но прежде чем Аллейн последовал этому совету, Клифф застенчиво произнес:

— Я этого как раз и хотел. В музыке, я имею в виду. Сказать что-нибудь обо всем этом. — Он махнул головой в сторону окна и с вызовом произнес: — Но только без всяких там птичьих трелей и плясок маори, прилепленных к эрзац-симфониям.

В этих словах Аллейн почувствовал отголоски речей Фабиана Лосса.

— Мне кажется, что искусственное внесение местного колорита может испортить любое художественное произведение, особенно в этой стране. Нельзя форсировать развитие искусства. Это процесс естественный, в искусстве все складывается само собой, надо только поймать момент. Ну, и как ваша музыка?

Втянув голову в плечи, Клифф с юношеской непримиримостью произнес:

— Никак. Я ее забросил.

— Почему же?

Клифф пробормотал что-то нечленораздельное, но, поймав взгляд Аллейна, громко выпалил:

— Из-за того, что со мной случилось.

— Вы имеете в виду свои разногласия с миссис Рубрик и ее убийство? Вы действительно считаете, что все эти несчастья достаточное для того основание? Мне всегда казалось, что невзгоды только закаляют настоящий талант. Но возможно, это лишь мнение дилетанта. По-моему, у вас были средства исцеления: ваша музыка или все это. — Аллейн кивнул в окно. — Вы выбрали местный пейзаж. Я правильно понял?

— Меня не взяли в армию.

— Но ведь вам нет восемнадцати.

— Не из-за этого. Из-за глаз и ног, — тихо проговорил Клифф, словно упоминание этих частей тела оскорбляло приличия. — А я вижу не хуже других и могу три дня ходить по горам, не обращая внимания на ноги. Чем же я не подхожу?

— Значит, вы собираетесь идти в армию и быть там не хуже других?

— Именно. — А вы не пробовали заняться сортировкой шерсти?

— Меня к этому не тянет.

— Но ведь это доходное занятие.

— Мне оно не нравится. Я лучше пойду в армию.

— И никакой музыки?

Клифф зашаркал ногами.

— Но почему? — настаивал Аллейн.

Клифф потер лицо и покачал головой:

— Не могу. Я же сказал вам, что не могу.

— С того вечера, когда вы играли во флигеле на старом разбитом инструменте? Как раз после случая с бутылкой виски?