Мужчина нырнул куда-то под прилавок, потом вытащил деревянную шкатулку, красиво украшенную в технике декупажа[30]. Внутри лежало несколько карточек на плотной белой бумаге. Что-что, а насчет качества продавец не слукавил. Лера бросила взгляд на снимки работ и не удержалась от гадливой мины:

– Уберите. Я знать не знаю, кто этот Сандерс. И тем более, не собираюсь платить почти пятьсот рублей за такую гадость. Пусть меня обвинят в отсутствии вкуса, но вот те картинки и то намного симпатичнее. – Лера ткнула куда-то за спину продавца.

– Какие, женщина? Вот эти?

– Нет, правее. Чуть ниже… Третий ряд сверху. Да, вот эти, – наконец, смогла объяснить она.

Теперь и Слава присмотрелся к указанному набору. Оформлен тот был гораздо беднее. Обычная картонная коробочка, даже не запечатанная пленкой. На задней стороне шел мелкий текст, на фронтальной разместилась картинка следующего содержания: лесная тропинка, по которой бодро шагает семья из трех человек – мамы, папы и ребенка не старше шести лет. Рисунок напомнил Лере другой, некоторое время стоящий у нее на мониторе в качестве заставки. Напомнил не столько техникой или палитрой, сколько атмосферой – довольного спокойствия. О чем она и сообщила мужчинам.

– Да-да, знаю-знаю, что вы имеете в виду, – активно закивал продавец. – Леонид Афремов[31], убийственно ярко и невыносимо скучно, хотя пользуется огромной популярностью. Такие картины я называю аналогом американской пиццы только в искусстве. Красиво, сытно, но к настоящей неаполитанской пицце не имеет никакого отношения. Импрессионизм для бедных.

– Зря вы так, – неожиданно вступился за работы Афремова Слава. – У него есть свой узнаваемый стиль, это уже о чем-то говорит.

– В любом случае, это не он. Это… это, – продавец надел очки, которые до того были сдвинуты на лоб, точнее, на серую вязанную шапочку. – Какой-то Роман Александров. Ничего не могу сказать об этом художнике. Может, здесь есть информация? Эх, глаза мои, глаза… Так… Изготовлено на типографии, мелованный картон, матовый… Нет, никакой информации.

– Ну и ладно, – пока мужчина разглядывал мелкий шрифт, Лера перебирала вытряхнутые работы. Все они отличались как по сюжету, так и по нарисованным на них персонажам.

Вот группа детей, стоящая рядом с железнодорожными путями. В середине группы девочка в джинсовой курточке, остальные дети окружили ее, словно с чем-то поздравляя. А за детьми проноситься товарняк. На другом рисунке мужчина, прижимающий к себе большущего серого кота. Всего Лера насчитала двенадцать подобных сюжетов, самых обыденных, но почему-то очень уютных.

– Странные картины… – раздался над ее ухом голос мужа. – Такое впечатление, что у автора дальтонизм. Зеленые, синие тона, но желтый напрочь отсутствует. Скажите, а это не может быть ошибка при печати?

– Что вы, что вы! У нас все товары качественные. Видимо, это тоже «стиль», – заметно поморщился продавец.

Его презрение отчего-то только подстегнуло в Лере дух противоречия. Она не любила таких доморощенных специалистов, которые бросались на каждую модную вещицу. У нее была знакомая, дальняя родственница Славы, которая вечно слушала умные передачи, а потом, как попугай повторяла: «Нет, нет, ты не так делаешь! Что ты, что ты, выкинь это на помойку, сейчас такое не носят! Погоди, погоди, ты не читала эту книгу?! Да ее же все читают!», – и так далее, и тому подобное с обязательным повторением слов на начале предложения.

Последний раз они расстались злейшими врагами из-за того, что Валерия насыпала сахар в свой зеленый чай. Ну, не могла она иначе пить эту расхваленную траву! Глаза родственницы стали такими же большими, как блюдца, на которых стояли их чашки. Сервировку Жанна тоже раскритиковала, сказав, что в такой посуде можно подавать только «Принцессу Нури» и остальную пыль дорог Индии». После этого Лера еще и лимон в чай сунула, окончательно перебив «оттенки пшеничных лепешек, лесных орешков и морского тёплого ветра», что стало жесточайшим ударом по изысканным манерам родственницы.

Но если у Жанки, как ни странно, был врожденный вкус в одежде, так что та выглядела под стать своим речам, то продавец карточек больше смахивал на водопроводчика, чем на художественного критика. Вязанная шапочка (не самая новая) едва прикрывала уши, ветровка тоже выглядела как экспонат музея старины, да и сам мужичок был каким-то помятым, небритым, да еще то и дело подтягивал сопли. Нет-нет, такому доверять Лера не собиралась. А потому с улыбкой сказала:

– Беру.

– Ты же говорила, что такая ерунда тебе не нужна? – не вовремя подковырнул ее муж.

– А мне понравилось, – ощерилась Лера, вытаскивая кошелек. Больше Слава спорить не стал. Упаковка с картонками была положена в его сумку, а женщина снова вздохнула. Иногда она так легко поддавалась на провокации…

Супруги обошли еще несколько палаток, полюбовались на скатерти ручной работы с вышивками, деревья из поделочных камешков и различные украшения из дорогущего янтаря. Валерию так и подмывало спросить бойкую продавщицу, нахвалившую товар: «А что, янтарь тоже местный?», – но на сегодня лимит желчности был исчерпан. К тому же с наглой ложью ее примерило два обстоятельства: ветер стих, а они со Славой теперь поедали вкуснейшие блинчики с начинками. Их испекли тут же, при покупаелях, сунув в дополнение несколько салфеток и пару рекламок какой-то закусочной.

Так, жуя и перешучиваясь, пара дошла до двух девушек-музыкантов. Одна из них самозабвенно, как-то даже нервно, пиликала на скрипке, а вторая, прикрыв глаза, подыгрывала подруге на виолончели. Лера с трудом узнал в этих переливах старенький хит БГ «Город золотой». Ни Гребенщиков, ни песня женщине никогда особо не нравились. Какая-то она была непонятная. Заунывные нотки в голосе исполнителя и самой мелодии не сочетались с текстом, таким сказочно-романтичным. Но она доверяла Славе, уверявшим, что все это очень даже сочетается, особенно в контексте «Ассы»[32], которую муж смотрел раз семь, а вот Валерия – ни разу. Но сейчас, слушая этих двух молоденьких исполнительниц, перед которыми лежал раскрытый футляр для скрипки, Лера почувствовала, что хочет заплакать.