жертвовать собой? Но сейчас, Диомед, я не думаю, что он делает это по своей воле.

— О чём ты говоришь?

— Я уверен, что всё происходящее не случайно. Разрыв уз и отмщение Итона спланированы, чтобы куда-то нас привести. Нами очень искусно манипулировали, чтобы мы оказались в этой ситуации. И выигрыш в ней для нас невозможен.

Диомед нахмурился:

— Полагаешь, что с нами играют боги? Аполлон, Артемида и Аид?

— Да, — ответил Василиос и принялся снова вышагивать. — Они играли с нами уже давно. Всё подготовили, разработали выигрышную стратегию, использовали против нас наше прошлое. Они умны. Они изобретательны. По сравнению с ними, Диомед, я, похоже, просто ангел.

— Если всё то, что ты говоришь, правда, разве не разумнее было бы дать им отпор и не позволить совершить задуманное? Если, по твоему мнению, они желают смерти и исчезновения Итона, тогда зачем дарить им радость победы, убив его?

Василиос сначала думал так же. Зачем отказываться от сопротивления? Почему бы не изменить своё предназначение? Но если он поступит таким образом, кто знает, какой баланс нарушит. Какую судьбу изменит. Старейшина и так слишком рисковал, поделившись своей кровью с Леонидом, хотя знал, что не должен был этого делать. Но тогда он поддался собственным эгоистичным желаниям и, возможно, то же двигало Итоном.

В конце концов, это был только его выбор, сделать то, что он сделал. Никто его не принуждал, и Василиос уже начал думать, что, возможно, Итон хотел это с самого начала. Но даже если Итон изменит своё решение, Василиос отправил того единственного, кто мог решить проблему. По крайней мере, так он давал Итону шанс.

— Мы имеем то, что имеем, — ответил Василиос, не желая продолжать разговор. Участь Итона станет известна совсем скоро, после чего у старейшины будет возможность пожалеть себя.

Но сейчас их ожидало более срочное дело — нужно было собрать глав своей расы в Зале.

— Разошли призыв. Я хочу, чтобы все явились так быстро, как только смогут. Дай знать, что должны прийти все, без исключений. Наше выживание сейчас висит на волоске, и я, брат мой, впервые за всё время обеспокоен возможным исходом.

Диомед нахмурился и хотел спросить о чем-то ещё, но Василиос уже отвернулся, не желая пока демонстрировать своё полное поражение.

ГЛАВА 24

Когда Айседора покинула Судебный зал, Танос остался с тем, кого он должен был уничтожить, и тем, кого создали, чтобы подвергнуть его той же участи. Наверное, так работало предназначение. Всё было устроено в очень хрупком порядке и равновесии, чтобы свершились предопределённые события.

Танос повернулся, посмотрел на Итона и попытался представить свою жизнь без того, кого знал уже более двух тысячелетий. Долгие годы он жил ради этого мужчины. Посвятил себя тому, чтобы не дать ему сойти с верного пути, и жертвовал собственными желаниями, следуя условиям сделки.

Да, со временем между Таносом и Итоном образовалась глубокая связь. Конечно, не такая, как между Василиосом и Аласдэром или Диомедом и Айседорой. Но со старейшиной Таноса объединяло общее прошлое. Трагическая история, которую никто, кроме них, не мог или захотел бы понять.

Боль после разрыва уз походила на открытую рану и была мучительной агонией. Однако, на физическом уровне Танос уже испытывал нечто подобное и выжил.

Но убийство Итона… Танос сомневался, что сможет вынести муки, которые придётся испытать после уничтожения части себя собственными руками. Такая рана точно никогда не затянется.

— Танос?

Голос Париса прервал размышления Таноса, напомнив ещё об одном слабом месте. О том, кто был послан убить его, о Парисе Антониу.

Складывалось впечатление, что Таносу суждено быть связанным с мужчинами, очаровательными внешне, но таившими в душах секреты, непонятные даже им самим.

Он, Итон, и Парис были вылеплены из одного теста. Промелькнула даже мысль, что родители, наверное, были правы, говоря, что Таноса ждёт наказание за всё содеянное. Возможно, этот момент настал.

— Танос? — На этот раз голос прозвучал ближе. Вампир почувствовал прикосновение к своей руке и, обернувшись, увидел молодого мужчину с длинными волосами и широко раскрытыми невинными глазами. — Я могу тебе чем-то помочь?

Танос понимал, что должен оттолкнуть Париса. Должен приказать ему убрать руку и оставить его сражаться с собственными демонами, один из которых, измазанный кровью, лежал сейчас на полу у их ног. Но когда Парис, придвинувшись вплотную, ладонью накрыл изуродованную часть лица, все тело Таноса вздрогнуло от глубины сострадания и чуткости, присущих душе этого человека.

— Хочешь поговорить об этом?

Значит, Парис уже слышал о его тяжёлой ноше и понимал её. Но Танос не мог заставить себя открыть рот. Поэтому вместо ответа он коснулся лица Париса. В просьбе о молчании он прижал палец к губам Париса, и тот поцеловал его в ответ.

— Я здесь, — проговорил Парис, заглядывая в глаза Таноса и ни разу не посмотрев ниже, туда, где вместо лица начинался кошмар. — Позволь мне помочь.

Танос прикрыл веки. Эти слова вызвали воспоминание, болезненное настолько, что грудь в месте, где когда-то стучало сердце, прошила тупая боль. А через мгновение, не дав даже опомниться, Парис поднялся на носочки, и мягкие тёплые губы, недавно прижимавшиеся к пальцам вампира, коснулись его верхней губы.

Танос распахнул глаза и увидел, что Парис, зажмурившись, обнял руками его шею.

«Позволь, — подумал в этот момент Парис, и Танос почувствовал нежное дразнящее прикосновение языком к его покрытой рубцами губе. — Впусти меня».

Он непроизвольно, но скорее от шока, раскрыл губы. Парис глухо застонал, и этот звук плавно перетёк в рот Таноса. Сжав плечи Париса, он готов был уже оттолкнуть мужчину, но услышал мысль:

«Позволь мне. Я желал этого с самого первого момента, когда ты предложил мне выпить в своей комнате. Позволь поцеловать тебя. Позволь прикоснуться к тебе…»

Танос не стал сопротивляться. Наоборот, запустил пальцы в роскошную гриву рассыпавшихся по плечам светлых волос и притянул ближе. Почувствовав на ладонях нежную шелковистость, он застонал от удовольствия и, перебирая чудесные пряди, втолкнул в разум Париса: «Glikie antra, ничем хорошим это не кончится».

Парис отстранился и положил руку ему на грудь.

— У меня тоже такое чувство, — ответил он, и Танос понял, что не мешало бы проявить осторожность: то, что Парис сделал с охранником Василиоса, может произойти и с ним. Но в этой комнате самой пугающей была не смерть, нет, а эмоция, отразившаяся в глазах Париса.

Танос опустил голову, прижался лбом ко лбу Париса и прошептал:

— Боюсь, теперь у нас нет другого выхода. Ты