Ника потрогала Мусин горячий лоб. Надо было на что-то решаться. И она вышла из палатки, побрела, вглядываясь в лица. Все были заняты своими делами, кидали на нее безразличные взгляды или отводили глаза. Но в баре она обнаружила белобрысого Серегу, который посмотрел на нее сосредоточенно и печально.

– Поможешь мне? – попросила его Ника.

Перегон показался бесконечным. Серега нес на руках раскаленную Мусю, Ника брела сзади. Девочка бредила.

– Брамины, – шептала она. – Цветы… Красиво.

– Совсем плоха, – сказал Серега. – Горячая вся, прям огнем горит.

– Ты не думай, она не заразная, – пробормотала Ника.

– Да я уж давно ничего не думаю, – грустно отозвался парень. – А думаю только, что судьба – она и за печкой найдет. Кому суждено умереть, так ты хоть что делай, а от судьбы не уйдешь. Но если суждено быть повешенным, то мутанту на зубок не попадешься, и хворь тебя не возьмет.

Ника поняла, что Серега до сих пор не отошел от потрясения после гибели Марушки. Его выводы казались ей сомнительными, но разубеждать его было не в ее интересах. Девушка потрогала пылающий лоб Муси. Ника и сама чувствовала себя не лучшим образом – тошнота подкатывала к горлу. «Интересно, как встретят меня на Красной линии? А может, удастся оставить им Мусю и уйти? И что дальше? Опять бороться, выживать как-то, пока еще буду в состоянии?»

Ника вспомнила умершую прыщавую Лорку – и поняла вдруг, что всему причиной были травки Оксы. Но странно – девушку это открытие совсем не испугало. Она только равнодушно подумала, что если б выпила то варево сама, то все ее проблемы сразу кончились бы. «Нет, так нельзя, – вяло размышляла она, – нужно как-то бороться, не сдаваться». Но больше всего ей сейчас хотелось лечь прямо здесь, на холодные шпалы, свернуться клубочком и заснуть. «Я устала… так устала».

На Кузнецком их сначала пропускать не хотели.

– Что с ней? – неприветливо спросил дозорный на блокпосте, кивая на Мусю.

– Ничего страшного. У нее воспаление. Легкое. То есть, тяжелое, конечно. Но не заразное, – пыталась Ника передать с чужих слов.

– Простуда сильная у девки, – хмуро подтвердил Серега. – Легкие загнили. Стали б мы ее таскать, если б заразная была?

Ника выгребла едва ли не последние патроны.

– Ладно, щас я вам сопровождающего дам. Идите сразу к переходу, пусть они сами разбираются, – буркнул дозорный. – А пульки себе оставь, – скривился он, – я ж не зверь какой, понимаю.

– А у вас врачей нету? – неуверенно начала Ника.

Но тут кто-то со смутно знакомым лицом нарисовался рядом.

– Вероника Станиславовна? Какая приятная встреча. Идемте скорей, мы вас заждались уже. А это кто? Ай-яй-яй, девочка-то совсем больна. Но мы посмотрим, что можно сделать, – тараторил невысокий, неприметный человечек, стараясь все же держаться от Муси подальше.

– Ну, бывай, – мрачно сказал белобрысый Серега, передавая Мусю какому-то амбалу в респираторе с красной повязкой на рукаве.

– Спасибо, – успела еще крикнуть ему вслед Ника. А потом силы оставили ее, и другому амбалу пришлось подхватить ее на руки.

В Питер Датчанин, конечно, не пошел. Решил отправиться на Краснопресненскую. Говорили, что в перегоне между Баррикадной и Улицей 1905 года есть ответвление, уходящее в сторону Белого дома. Истомину захотелось проверить.

В прежние времена четыре остановки по прямой были от Китай-города до Баррикадной, а там переход – и вот она, Краснопресненская, кольцевая. Но теперь пришлось ему добираться до Таганской, а там садиться на дрезину и ехать по кольцу – по пульке за перегон. Потому как через Четвертый рейх ему идти совсем не хотелось. Не нравилась ему тамошняя обстановка – можно было наткнуться в туннеле на подходах на изувеченные трупы инородцев или угодить как раз к моменту показательной расправы с очередным преступником, чья вина иной раз заключалась только в лишнем пальце на руке.

А что уж там померещилось с перепоя Сереге, и почему он решил, что Датчанин ушел наверх – неизвестно.

И пока на Китай-городе металась, разыскивая его, Ника, Датчанин на Краснопресненской изучал брошюрки о Зоопарке, разложенные перед торговцем книгами. С нежностью Истомин воскрешал в памяти те времена, когда трава была зеленее, он сам был младше, люди жили наверху, а звери в Зоопарке еще сидели за решеткой.

Подошел смутно знакомый сталкер, спросил:

– Не слыхал, что творится на Улице 1905 года?

– Нет, а что?

– Говорят, им кто-то в герму стучит. Снаружи[7].

– Кто стучится в дверь мою? – задумчиво протянул Датчанин. – А снизу еще не стучат?

– Тебе-то хорошо, а им не до смеха.

– Может, загляну к ним как-нибудь, а пока у меня свои дела, – открестился Истомин. – Мало ли что там у них? Постучит и перестанет.

Народ в так называемой Конфедерации 1905 года жил, по его мнению, странный. Во-первых, непонятно было, что означало само слово Конфедерация в названии, по какому принципу объединялись станции – в сущности, каждая существовала и выживала сама по себе. Во-вторых, насколько знал Датчанин, тамошние власти вроде бы симпатизировали Красной линии, так что должны были, по идее, проповедовать атеизм. Но почему-то на станциях процветали суеверия. Например, культ Алики-заступницы – здешней святой, которую, по слухам, сами же местные сначала и замучили. «Очень по-человечески, – подумал сталкер. – Нет у тебя мученика – сотвори его сам». Причем этот культ явно выходил за рамки местных баек – Датчанину случалось слышать про заступницу и от людей в Большом метро. Вообще, Истомин считал, что народ в Конфедерации чересчур увлекается мистикой – вечно там кому-то что-то мерещилось. Возможно, оттого, что основную массу населения составляли женщины, а может, близость Ваганьковского кладбища давила людям на мозги. Потому и к рассказу о загадочном стуке сталкер отнесся скептически.

«И почему сейчас меня понесло именно сюда? Можно было остатком жизни распорядиться более толково – помочь, например, кому-нибудь. Подвиг какой-нибудь совершить. Чтобы и обо мне, как о знаменитом Хантере, слагали легенды. О Хантере ведь тоже поговаривали, что пьет, – но ему ведь все прощали. А способов сложить буйну голову можно найти массу, – размышлял Датчанин. – А тут – стук какой-то загадочный: то ли в самом деле слышали, то ли просто почудился кому. Мне вот, например, иной раз чудится, что где-то вдали слышен грохот идущего по туннелю поезда. Хотя поезда уже двадцать лет как не ходят, только дрезины шныряют туда-сюда, и то не везде, рельсы-то за столько лет тоже местами в негодность пришли. А кто-то на полном серьезе уверяет, что в недрах земли до сих пор работает какой-то мощный механизм. Разумеется, бред все это».