Розово-красные вершины холмов стали золотыми. Он стоял между смертью и жизнью, как между ночью и днем, и думал в взмывающем экстазе: я не боюсь. Это было лучше музыки или любви матери, это была жизнь богов. Горести не могли его затронуть, ненависть — причинить боль. Все казалось ясным и отчетливым, как падающему вниз орлу. Он чувствовал себя просветленным и острым, как стрела.

По твердой земле дороги застучали копыта лошадей.

Кимолиане остановились за оградой. На холме насвистывал на свирели пастух. В домах щебетали ничего не знающие дети, какая-то женщина пела. Всадники раскидали изгородь и со смехом въехали в деревню. Скот, на который они позарились, все еще находился в загоне. Начать можно было с женщин.

Внезапно раздался такой громкий и пронзительный вопль, что кимолиане подумали, что их заметила какая-то дикарка. Потом они услышали крики мужчин.

Верховые и пешие, скопы обрушились на налетчиков. Некоторые из них уже ломились в дома, с этими справились быстро. Силы сражающихся были теперь примерно равны.

Воцарился полный хаос, люди метались среди ревущего скота. Потом один из кимолиан пробился к воротам и кинулся бежать. В рядах скопов раздались торжествующие вопли. Мальчик догадался, что кимолиане сейчас дрогнут и побегут, и скопы не будут им препятствовать, довольствуясь сегодняшней удачей и не заглядывая в день завтрашний, когда враг вернется сюда, униженный поражением и жаждущий мести. И они называют это победой?

Со свирепым криком он кинулся к воротам:

— Не давайте им уйти!

Увлеченные его порывом, скопы подчинились. Ворота были перекрыты. Скот все еще топтался в загоне, но мужчины теперь стояли лицом друг к другу, образуя боевую шеренгу в миниатюре.

«Сейчас!» — думал мальчик, вглядываясь в кимолианина напротив.

На том был старый шлем из черной засаленной кожи, прошитый грубо выкованными железными пластинами, и панцирь из козлиной шкуры мехом наружу, местами до блеска вытертой. Его лицо, с молодой рыжей бородкой, было покрыто веснушками и шелушилось от сильного загара. Он насупился — не гневно, но как человек, вынужденный выполнять привычную ему работу, рассчитывая при этом только на себя. Тем не менее его шлем и латы уже порядочно поизносились, он был высок ростом и не выглядел неопытным юнцом.

У Александра было два дротика: один, чтобы метнуть, другой для сражения. В воздухе свистели копья, а один из скопов залез на крышу своего дома с луком в руке. Лошадь заржала и поднялась на дыбы, потом понесла. Древко копья торчало у нее из шеи. Всадник упал и, кое-как поднявшись, захромал, волоча ногу. Казалось, что прошла целая вечность. Большинство копий было брошено впустую — сказались нетерпение, большое расстояние или недостаток опыта. Глаза рыжебородого бегали, он выбирал противника для рукопашной, которая вот-вот должна была начаться.

Мальчик нацелил копье и пришпорил свою лошадку. Легкая цель — прямо над сердцем на козлиной шкуре черная проплешина. Нет, в первый раз он должен встретиться с врагом лицом к лицу. Почти не глядя, он швырнул оружие в сторону топчущегося рядом с выбранной жертвой кимолианина, темноволосого, коренастого, смуглого от загара. В ту же секунду его пальцы впились в древко второго дротика, глаза устремились на рыжего. Кимолианин увидел его. Мальчик издал нечленораздельный боевой вопль и огрел лошадь древком. Лошадка рванулась вперед по взрытой стадом и всадниками земле.

Рыжий, озираясь, поднял длинное копье. Его рыскающий, ищущий взгляд не задержался на мальчике; он ожидал настоящего противника, взрослого, могущего быть опасным.

Александр поднял голову и закричал во всю мощь легких. Враг должен защищаться, должен поверить в него, иначе это будет бесполезным убийством, как если бы он напал на полусонного или со спины. Все должно свершиться безупречно, чтобы никто не посмел… Он крикнул снова.

Налетчики были из рослого племени. Рыжебородому ребенок казался досадной помехой, отвлекавшей от серьезного врага. Он беспокойно посматривал на мальчика, но не решался сбросить его с седла, из опасения, что кто-нибудь из взрослых тут же нападет на него, застав врасплох. В довершение всего, он неважно видел и только через несколько мгновений отчетливо разглядел приближающееся лицо. Лицо это не было лицом ребенка, — при виде его у кимолианина поднялись дыбом волосы на затылке.

Мальчик летел прямо на него, не отрывая взгляда, готовый к победе или смерти, — совершенное, исполненное одним стремлением существо, свободное от ненависти, гнева, сомнений, непорочное, посвященное богу, с ликованием преодолевшее страх. И с этим существом, лицо которого распространяло нечеловеческое сияние, а изо рта вылетали резкие, высокие, как у охотящегося ястреба, крики, рыжебородый не пожелал связываться. Он дернул поводья, разворачиваясь к ближайшему скопу — приземистому, дородному, не отличавшемуся ничем сверхъестественным или божественным. Но его взгляд блуждал, он медлил слишком долго. С воплем «Аххиии!» сияющий мальчик-мужчина поравнялся с ним. Кимолианин швырнул копье, странное существо уклонилось; он увидел глубоко посаженные, небесной сини глаза, искривленный восторгом рот. Удар сотряс его грудь, удар, принесший одновременно уничтожение и мгновенный мрак. В последнюю минуту, когда свет уже угасал в глазах рыжего, ему показалось, что улыбающиеся губы приоткрылись, чтобы выпить его жизнь.

Скопы ликующе приветствовали мальчика. Без сомнения, он принес им удачу. Кимолиане дрогнули: убитый был любимым сыном их вождя, слишком старого для набегов. Они стали беспорядочно пробиваться к бреши в воротах, прокладывая себе дорогу сквозь мечущийся скот и людей. Не все скопы могли устоять.

Лошади визжали, коровы мычали и топтали упавших; поднялась вонь от свежего навоза, смятой травы, пота и крови.

Когда бегущим удалось сбиться в небольшую группу, стало понятно, что они торопятся выбраться на дорогу. Прокладывая себе путь среди коз, мальчик вспоминал местность, увиденную им с утеса. Вырвавшись из давки, с пронзительным воплем «Остановите их! На тропу! Поверните их на тропу!», он не оглядываясь поскакал вперед. Если бы зачарованные скопы не последовали за ним, он сражался бы с кимолианами в полном одиночестве.

Они успели вовремя: беглецам были отрезаны все пути, кроме одного. В растущей панике, неспособные из всех зол мудро выбрать наименьшее, страшась пропасти, но ничего не зная о козьих тропах, ведущих по каменистому холму, они сгрудились на узкой тропе, проходящей над ущельем.

Кимолианин, замыкавший цепочку бегущих, рывком повернулся к преследователям. Дочерна загорелый, с ястребиным носом и соломенными волосами, этот человек первым бросился в бой и последним бежал. Он дольше всех не отказывался от намерения пробиться на дорогу. Зная, что на этом пути его соплеменников ожидает гибель, он пропустил их вперед и закрепился в самом узком месте тропы. Это он задумал набег и был его вдохновителем; его младший брат пал от руки мальчишки, который по возрасту годился только на то, чтобы пасти овец; ему предстояло обо всем рассказать отцу. Лучше искупить этот позор смертью. Смерть ожидала остатки отряда в любом случае, но если он на какое-то время сумеет удержать проход, кто-нибудь да спасется. Он обнажил старый железный меч, доставшийся ему от деда, спешился и преградил дорогу.