Я помню, как Гайдай, например, обратил мое внимание на то, как Олег на ходу придумал поменять ногу в прыжке, когда во время исполнения песенки «И в жару, и в любой холод…» ему чистят обувь. Он не просто переставил ногу, а легко перепрыгнул с одной ноги на другую. И Гайдай подчеркнул, что, в принципе, из таких нюансов и делается роль.

Это была наша первая встреча с Олегом, и я думала, что она будет и последней. Потому что человеческого контакта у нас тогда не было, да и быть не могло. Для него я тогда была еще слишком легкомысленной, а он уже был думающим и глубоким.

Так сложилась судьба, что в 1978 году, когда я уже жила в Ленинграде, режиссер Виталий Вячеславович Мельников собирался снимать фильм по пьесе А. Вампилова «Утиная охота» (фильм получил название «Отпуск в сентябре»). Оператором этого фильма был мой муж Юрий Векслер. Олег очень хотел играть Зилова, считал, что эта роль написана именно для него. Актеры называют такие совпадающие непосредственно с личностью роли – «в десятку». Но Виталий Вячеславович пробовал много других артистов. Олега это очень задело. Он прислал Мельникову письмо, в котором писал, что уверен в том, что он и есть Зилов, что ему практически ничего играть не надо. Но самое поразительное было в другом. В конце письма он нарисовал могильный холмик, на котором был поставлен крест. Это я запомнила хорошо.

На этой картине он очень подружился с моим мужем, с оператором Ю. Векслером, не со мной. Юре тогда было 38 лет. Олег всегда был центром любого коллектива, любой компании. В нем была такая колоссальная энергетика, такая яркая личностность, что все концентрировались вокпуг него. Он всех стал называть по-своему. Юру он называл Юла. А меня – Светатуля, Светатусик, Тусик. Так нас и стали называть. А с его легкой руки и Юра Богатырев и мои друзья. И Наталья Галаджева до сих пор меня зовет – Тусик. (Как ни смешно, я ее тоже зову Тусик-Натусик).

Были, конечно, вещи не только позитивные, но и негативные. Известно ведь, что у него была одна слабость. Съемки проходили в Петрозаводске. Олег все время повторял, что скоро будет 18 августа, скоро будет 18 августа. Я запомнила это на всю жизнь. Он знал, что 18 августа уже сможет выпить. Ужас заключался в другом. Он был настолько заразительным человеком, что как только он «развязал», запила вся группа. Пить начали даже те, кто не пил никогда в жизни. То есть что бы он ни делал, негативного или позитивного, он своей энергетикой вовлекал в это тех, кто находился рядом.

Еще хочется сказать, что Олег обладал каким-то удивительным внутренним зрением. Я всегда была круглощекая, улыбающаяся, контактная и довольно благополучная (снаружи). Олег был первым человеком, который глядя на меня (а мне было 28 лет, у меня еще не было детей), сказал, что я «волк-одиночка», что буду переходить из театра в театр и много работать сама по себе. Я тогда посмеялась, настолько это не вязалось со мной, тогдашней. Но ведь все произошло именно так, как он сказал. Он предсказал смерть Юры, и сказал, как это случится. Откуда у него был этот дар, я не знаю, он не был на вид брутальным мужчиной. Наоборот, с его хрупкой внешностью, он, скорее, был похож на мальчишку. И с этим не вязался тот космос, который был у него внутри. Большие мастера (такие, как И. Хейфиц, Г. М. Козинцев) это видели. Но очень многие воспринимали его искаженно, негативно, говорили, что он всегда говорит какие-то неприятные вещи, портит настроение. А он был просто человеком с больной совестью. Сахаров говорил, что интеллигент – это человек с больной совестью. Олег и был таким человеком.

Никогда не забуду, как однажды, живя в общежитии Большого Драматического театра, я смотрела телевизионную передачу, в которой кто-то из наших нечистоплотных деятелей искусства беззастенчиво врал напропалую, и внутренне возмущалась бесстыдством «героя дня». И вдруг раздался звонок. К трубке мог подойти кто угодно из наших 15 живущих в общежитии человек. Но подошла я. Не спрашивая, кто это, не видя, чем я занимаюсь в данный момент (мистика!) и, будучи уверенным, что это я, он – ни здрасте, ни до свиданья, ни удивившись вообще, что это я – «Светатуля, ты смотришь телевизор?». Я говорю: «Да». А он: «Ты слышишь, как они врут?!». Он переживал все, что происходило в стране, что происходило с людьми, все, что творилось вокруг. То, что мы называем социум.

Он был одиночка, который переходил из театра в театр. Артист ищет адекватности. Он ищет адекватных партнеров, он ищет режиссера, космос которого может вместиться в его, еще более объемный. И если он этого не находил, он не согласен был существовать на условиях середнячка, на авось. И так сойдет. По этой причине у него больше ничего не получилось с Гайдаем. Я всегда сравниваю искусство с браком. Бывают браки удачные, а бывают неудачные. Может быть, соединение Даля с Гайдаем было не самым удачным. Я знаю, что Гайдай приглашал Олега на роль Хлестакова, но он отказался.

Например, я не представляю его в теперешней антрепризе. Он не смог бы играть в плохой пьесе, у плохого режиссера, ради того, чтобы заработать. Он бы никогда не стал этого делать. Я заявляю это абсолютно ответственно. Он был совершенно другой человек. Он был человек прямой, и поэтому многим не нравился. Он был бескомпромиссный, порядочный, совестливый, интеллигентный человек, очень образованный. И очень закрытый. А все, о чем он думал, записывал наедине с собой в дневнике в наконец-то полученной квартире на Смоленке. И стихи тоже, наедине с собой. О том, что он писал стихи, я узнала уже позднее, когда Олега не стало.

Может быть, поэтому он решил сделать лермонтовский спектакль. Это не случайно. Ничего случайного не бывает. И ничего абсолютного не бывает. Есть твое, и есть не твое. Та самая адекватность страдания, о которой я все время говорю. Лермонтов был чрезвычайно страдающий человек, написавший в 19 лет «Маскарад». Трудно представить себе – 19-летний мальчик, написавший «Маскарад». Значит, это было его. Мы всегда ассоциируем какого-то поэта с каким-то артистом. Для меня, например, Пушкин – это Юрский, а Бродский – это Козаков. Лермонтов, однозначно – это Даль и никто другой. Ведь никто его больше не читает. А так как Даль уже не может читать, то тем более никто.

Олег очень страдал, когда видел рядом посредственность, когда рядом находились партнеры, которые были не равны ему по всему, а главное, по отношению к профессии. Он относился к профессии так, как нас учили, как положено относиться. Всерьез, с отдачей, с открытой душой, с открытой раной – он всегда играл так и только так. И другого существования в образе он не понимал и не признавал. О чем мы говорим? Допустим, он был изящен и филигранен во Флоризеле или в «Старой, старой сказке». А в «Короле Лире» он был трагичен. Я посмотрела английского «Короля Лира» – ни в какое сравнение. Там этот персонаж вообще не запоминается. А что такое был Олег – незабываемый, уникальный шут. Он был трагический актер. И в то же время он мог и то, и другое. Но внутренне, мне кажется, он с миром был не согласен.

Мне кажется, он был не очень счастливым человеком. И думаю, никто не видел его абсолютно счастливым. Какие-то мгновения в его жизни, наверное, были, когда он был глупее, значительно моложе, лет в 15, наверное. Есть такая старая притча или быль о том, что есть такое кладбище, где на надгробьях написано: этот человек жил 2 минуты, а этот 10 минут. На самом деле надо считать не минуты прожитого, а минуты счастья. А сколько минут счастья было у него, мы никогда уже не узнаем.