– Подавайте! – отвечает секретарь райкома, доселе скромно молчавший среди гостей.

Через минуту в юрту вплывает дымящаяся гора мяса на подносе, украшенная сверху бараньей головой. По юрте плывет чудный запах жирной баранины. У Амантая от этого расчудесного запаха аж бурчит в животе. Он сглатывает слюну и притихает в своем уголке. Как зачарованный, смотрит на этот пир.

Дядя уступает право разделать голову ректору. Тот смело берет ее могучей рукой. Отрезает ухо и подает его Амантаю. Потом срезает с морды кожу, умело открывает острым ножом «замок» черепа. Белые мозги выбирает ложкой в отдельную чашку и подает первому дяде Марату. А уж затем смело берет с блюда большие куски мяса и наделяет гостей по старшинству.

Через минуту все дружно наваливаются и слышно только урчание и чавканье.

Разговор, прерванный появлением мяса, продолжает мэр. Он откидывается на подушках, вздыхает тяжело и говорит:

– Надо, чтобы Димаш Ахмедович сам выбрал себе преемника. И подготовил его.

– Это кто же может быть таким? – робко спрашивает секретарь райкома, который наконец-то решается вступить в разговор с такими важными людьми. – Может быть, Закаш? Биография у него подходящая. Был секретарем комсомола. Руководил республиканским КГБ. Сейчас секретарь ЦК по идеологии. А как вы считаете, Марат-ага?

– Ну, если рассматривать эту кандидатуру, – важно говорит дядя Марат, беря бешбармак в отличие от других гостей ложкой, – то она может иметь место. Но могут появиться и другие. Кто из его родственников способен претендовать на его место?

Джолдасбеков, которому попался жесткий кусок, не прожевывая, сплевывает его прямо на стоящий рядом поднос и говорит:

– Пожалуй, Нурсултан может претендовать. Племянник его из Караганды. У него тоже неплохой послужной список. С Кармеда начинал. Числился рабочим. Он из старшего жуза, как и Кунаев.

– Ай, старший жуз. Не зря казахская пословица говорит: «Дай палку в руки, пусть пасет овец!» – смеется, показывая молодые блестящие зубы, мэр.

– Это зря! – замечает дядя. – Говорят, что он на недавней аудиенции целовал руки Димаша Ахмедовича и говорил: «Я ваш сын!»

– Да, это сильный ход, если учесть, что Кунаев бездетный, – соглашается ректор.

Ректору возражает мэр:

– Это все буря в стакане воды. Еще свое слово Москва скажет. Читали заметку в «Правде» про первого секретаря кзыл-ординского обкома партии Адельбекова? В «Правде» просто так ничего не печатают…

– Что это за кадровая политика такая, – говорит дядя Марат, – когда все зависит от того, кто кому родственник, брат, сват? Молодым, талантливым дороги нет…

– Ах, Абеке, не возмущайтесь, лучше попробуйте мясо. Настоящая Сары-Арка. А как пахнет травой, степью. Это вам не русский борщ, – говорит старый акын Жандаулет. Затем он неожиданно берет горсть бешбармака и бесцеремонно протягивает ее прямо ко рту Амантая.

В первую секунду юноша опешивает. Ах, если бы еще вчера Амантаю сказали, что его будут кормить бешбармаком с руки, он бы возмутился и обиделся. Но сейчас многое переменилось в нем. Ему, конечно, противно. Он колеблется с секунду. Что это? Еще одно унижение? Или это отличие? Он ищет поддержки у дяди. Смотрит на него. Дядя кивает. Тогда он мужественно открывает рот и берет с костлявой, с грязными ногтями руки мясо. А потом и проглатывает его под строгим взглядом старших.

– Ай, молодец, джигит, наш джигит! – чмокает тонкими губами акын. – Знает обычаи.

– Да, хороший джигит! – говорит Джолдасбеков, обтирая жирные пальцы о поданное ему полотенце. – У джигита три достоинства. Род отца, род со стороны жены и род со стороны матери. Но как говорит наша пословица: «Шейная часть – не самое лучшее мясо. Племянник со стороны сестры – не самый лучший родственник!»

– Если в шейной части много жира, почему это не лучшее мясо? – парирует его слова мэр.

– Ладно, Ураз-ага! – примирительно говорит дядя. – Давайте выпьем за наших родителей. Кем бы они ни были. Они нам дали все!

Стукнулись стаканы и рюмки. Все выпили.

– Эх, классный арак!

Амантай сидит ни живой ни мертвый. Все перепуталось в его голове… Весь привычный, ясный и понятный строй жизни пошатнулся и стал стремительно рушиться. «Где ж она, та правда, которой учили нас в школе?»

Старый акын берет в руки домбру и затягивает песню об Утеген-Батыре и жестоком белом царе.

* * *

Ближе к вечеру дядя Марат вышел прогуляться по джайляу. Вместе с ним, переваливаясь, вывалился из юрты и ректор.

Чистое небо затягивалось облаками. Солнце уже зацепилось за ближнюю гору. Повеяло холодком.

– Ага Ураз! – голос дяди был нежен и даже слегка почтителен. – Видели моего племянника?

– Да! Хороший джигит!

– Ах, вам понравился мой племянник? Тогда я в ваши руки его отдаю! Чтобы вы учили его уму-разуму.

– Ну, если в мои руки отдаешь, то конечно!

Оба понимали, о чем идет речь. Дядя Марат, тонко используя народные обороты, говорил об устройстве Амантая в университет.

– Есть одна проблема у нас! – ответил Джолдасбеков. – В последнее время нас критикуют. Слишком много людей из южных областей принимаем. Вот комиссия из ЦК должна пожаловать к нам через две недели…

– Я постараюсь, чтобы в комиссию хорошие люди попали, – произнес дядя Марат. – А с мальчиком проблем нет. Он из северной области. Из Усть-Каменогорской.

– Это хорошо! Это хорошо, раз отдаете его в мои руки. Надо подумать, как с ним быть…

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные.

Песнь песней Соломона. Глава 8

«Здравствуй!

Извини, что задержала с ответом. Просто сдавала экзамен по математике. Тетрадь с лекциями потеряла и четыре дня жила у одной девчонки. Готовилась.

Не знаю, с чего начать. Как ты сам чувствуешь, я в письмах немногословная. Не могу просто чувства свои выражать на бумаге.

Мое чувство к тебе теперь не знаю какое. И на вопрос, люблю ли я, отвечу: не знаю. Ну, вот просто честное слово, не знаю. Не знаю, как ты к этому отнесешься, но, когда человек (а особенно парень) говорит часто, что он любит, это слово уже не имеет такого большого значения. Лучше бы ты меня меньше любил. Ты не обижайся и не думай, что все они такие. Я просто очень неопытная, и мне рано говорить “люблю”, я не знаю, может, люблю, а может, и нет.

Уж как я хотела ревновать тебя к Люде Крыловой, а не получалось. Почему?

Мне дороги наши встречи, хотя их и было мало. И прости, я не понимаю, что ты хочешь сказать тем, что “все это приснилось”. Если то, что было, забыть – никогда!