Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот, отец пустое-то не любит есть. Сливок возьми.
Олюшка нехотя зашла в дом. Мелодия ткнулась в закрытую дверь и затихла.
— А ты все ноешь, Брига? Хорош сопли жевать, ты вот че скажи: ты тут надолго решил осесть?
Брига пожал плечами.
— Плюнь и разотри.
— На что?
— На то самое.
— Плюнул уже, — соврал Брига.
Но разве Беню проведешь? Парень только хмыкнул в ответ. «Он вообще странный какой-то стал последнее время, — подумал Брига. — Все вроде хорошо, а его будто тоска какая-то гложет: ходит злой, словно пиявку проглотил, а запить не дали. Устроился на заборе, уставился в одну точку и что-то свое думает. Сейчас сорвется и метаться начнет».
Но Беня не сорвался. Он замер:
— Слышишь, гудит?
«Опять поезд. Нашел же забаву — поезда слушать».
— Ну, а дальше?
— Московский попер… Вагончики мягкие, люкс, — причмокнул Беня.
Особенно парня восхищали скорые поезда, их гудки он угадывал безошибочно. И даже зачем-то раздобыл расписание.
Брига не верил, что Беня хоть раз видел эти мягкие люксовые вагончики изнутри. Если и катался, то на товарняках и не дальше Тайшета. Но Беня порассказать любил и, даже пойманный на вранье, стоял на своем. Брига уже и не спорил.
— Эх, мы с корешем раз в Сочи рванули. У нас тогда филок был полный карман. Хазу одну бомбанули. Все в полном шоколаде. Гостинка там в десять этажей, пальмы кругом…. И все на инглише шпарят.
— Почему на инглише? — удивился Брига.
— Деревня! Это че тебе, Мухосранск какойнить?! Это Сочи! А если бы не втюрился, торчал бы тут?
Такого вопроса Брига не ожидал. И брякнул невразумительно:
— Ну, прям-таки!
— Понял, — улыбнулся Беня.
От улыбочки этой Бриге стало не по себе.
Отец мог бы и не сигналить: Олюшка его машину из всех колхозных узнавала по звуку мотора, который не лаял, как у дяди Гоши, и не фырчал, как у Андрюхи, а ровненько так урчал. Отец был лучшим водителем в колхозе. Олюшка всякий раз, проходя мимо доски почета у колхозной конторы, искала глазами фотографию отца. Он улыбался с карточки «С ударников берем пример!». Обидно только было, что под стекло попал дождь и карточка с одного боку размылась. Уже три года такая висела.
Девушка выдернула тяжелый железный шкворень и прыгнула на подножку грузовика, вцепилась в зеркало и кузов. Отец только головой покачал. Так и въехала.
— Беги к маме, шоферочка, пусть ключи от погреба даст. Дробленки привез.
— А в погреб-то зачем? Прокиснет в сарае, что ли?
— Береженого Бог бережет.
Мать торопливо кинулась, на ходу обтирая руки фартуком, засуетилась. Лязгнул замок погреба.
— Сколько привез?
— Сегодня — три. На телятник возили. Вот если б на свинарник, можно и побольше.
— Алеша, дай-ка хоть подавать буду!
Отец отмахнулся:
— Сам! Иди-ка, глянь, не увидел бы кто.
Мать суетливо кинулась к воротам, приговаривая что-то, замерла, смешно вытянув шею. «Как курица», — подумалось Ольге, и девушка тут же одернула себя: «Нехорошо так про мать!»
— Да нету никого на улице! — крикнула она маме. — Кто там днем будет? На покосе все.
— Не ори, — шикнула мать. — Не свое, поди, грузим.
Олюшка хотела ответить, что не орала, но вдруг вырвалось:
— Ворованное.
И ей стало нестерпимо больно. Раньше она никогда не думала, как живут родители. Все по кругу, все привычно. Так положено. А тут ее ошарашило догадкой. Будто никогда не знала, откуда берется дробленка, зерно, что за бензин в бочке. И все остальное.
Оля оглядела двор. Вспомнила, как ночью мотались за соломой, мать и батя кидали споро, сноровисто, а она светила. Выходит, красть помогала.
Родители то ли не услышали, то ли мимо ушей пропустили. Девушка постояла, наблюдая, как отец выгоняет машину за ворота.
— И мы, выходит, воруем?
Мать обернулась на ходу:
— Три мешка, что ли? Воруют вагонами.
— А цветы, мама, цветы — это вагон?
— Какие цветы-то?
— Да те, которые Брига принес, мама. Это воруют, а зерно нет?
— Вспомнила бабка, как девкой была. Иди помидоры собери.
— Мама!
— Что «мама»? Прут взять?
— Бери что хочешь, а только не вор он, мама!
И вдруг так легко стало, так радостно, что даже прут оказался не страшен. Оля улыбнулась в синее небо:
— Я все равно с ним дружить буду! И рви ты сама свои помидоры!
К воротам она пошла не торопясь и даже ждала, что тяжелая рука опустится на спину. Вот тогда она повернется и перехватит ее, как Брига, и — глаза в глаза, больше никогда себя ударить не позволит! Никому!
Комарье раззуделось не по времени. Беня шлепнул себя по щеке: «Обычно к вечеру начинается, а тут до сумерек еще, как до Китая пешком, солнце высоко стоит».
Неделю было так жарко, что мальчишки успели загореть, облезть и опять забронзоветь свежим загаром. Сегодня с утра жара стала вязкой, влажной, тяжелой, не спасало и купание. Только выйдешь на берег — а уже снова в липком поте. Вот и комарье. «Будет дождь, будет. С одной стороны, хорошо, что тут, на даче, ментов в округе нет, искать никто не догадается, с другой — надоело картошку одну жрать. И курева нет. Даже бычки все вышли». Беня пробовал растирать сухие табачные листы — не то. «И Брига ходит, словно пыльным мешком пристукнутый: то улыбается, как дурачок, то молчит, то клавиши давит. И потрепаться не с кем. А самое поганое, что ему тут все нравится. Или не нравится, а будто он не видит ничего. Мы ж тут как в тюрьме: «не так говоришь», «куда пошел», «почему руки не мыл», «возьми почитай книжку», «спать ложись поздно». Нет, конечно, препод этот молодец, что не сдал. Но хватит уже строить — не малолетки, без советов обойдемся. А главное — время-то уходит! Сейчас бы окопаться где-нибудь, чтобы на зиму, хотя бы подвал застолбить. Ну, не век же тут сидеть! Вон Алеша уже начинает петь, что надо учиться, что, типа, без школы никак. Срок нашей вольнице — до первого сентября, а Брига не видит… малахольный, блин!» Беня в сердцах пнул ведро из-под картошки.
— Ты не пинай, — откликнулся Малой. — Твоя очередь в погреб лезть и чистить.
«Утекать надо отсюда. Задолбало».
Ольга обернулась у самых ворот. Мать так и застыла соляным столбом. Жалко ее стало и обидно до слез. Мать сама сто раз говорила, что Олюшка — надежда ее, что дочь у нее одна, что она ради дочери на все готова. Но если так, почему не видит и не понимает? И врать зачем?