Они плавали за водяными лилиями. Барни знал, где найти их, в протоках и заливах Мистависа. Голубой замок сиял великолепием — Валенси ухитрялась заполнить каждый свободный уголок этими утонченными цветами. Когда не было водяных лилий, их место занимали пунцовые, свежие и живые с болот Мистависа, где они горели языками пламени.

Иногда они отправлялись ловить форель в маленьких безымянных речках или укромных заливах, на берегах которых, вероятно, подставляли солнцу свои белые влажные формы наяды. Они брали с собой лишь соль и сырой картофель. Они пекли картофель на костре, и Барни показывал Валенси, как готовить форель, завернув ее в листья, обмазав глиной и запекая в горячих углях. Ничего более вкусного на свете не существовало. У Валенси был отличный аппетит, и не удивительно, что на ее косточках начала нарастать плоть.

Или просто бродили, исследуя леса, всегда готовые предложить что-то неожиданно-чудесное. По крайней мере, так ощущала Валенси. Вниз в лощину — вверх по склону холма, и вы обнаружите это.

«Мы не знаем, куда мы идем, но разве не здорово просто идти?» — бывало, спрашивал Барни.

Пару раз, когда они заходили слишком далеко от Голубого замка, их заставала ночь, и они не успевали вернуться засветло. Барни сооружал ароматную постель из папоротника и еловых веток, и они спали без снов под потолком из старых сосен, с которых свешивался мох, а меж ними светила луна, и этот шепот так переплетался с лунным светом, что было трудно угадать, где свет, а где — звук.

Конечно, бывали и дождливые дни, когда Маскока превращалась в мокрую зеленую страну. Дни, когда ливни тянулись через Миставис, словно бледные призраки, но они и не думали оставаться из-за этого дома. Лишь когда дождило всерьез, они не покидали Голубой замок. Тогда Барни запирался в комнате Синей Бороды, а Валенси читала или мечтала, лежа на волчьей шкуре, Везунчик урчал возле нее, а Банджо ревниво наблюдал за ними со своего стула. В воскресные вечера они переплывали на материк и шли через лес к маленькой методистской церкви. Кто-то очень любит воскресенья. Валенси никогда не любила их прежде по-настоящему.

И всегда, в воскресенья и в будние дни она была с Барни. Остальное неважно. А каким другом он был! Понимающим! Веселым! Как… как Барни! И это было главным.

Валенси сняла часть из своих двухсот долларов со своего счета в банке и потратила их на одежду. У нее появилось маленькое дымчато-голубое шифоновое платье, которое она всегда надевала, когда они проводили вечера дома, — дымчато-голубое с серебристыми штрихами. После того как она начала носить его, Барни стал называть ее Лунным Светом.

— Лунный свет и синие сумерки — вот на что ты похожа в этом платье. Мне нравится оно. Оно очень тебе идет. Ты не красавица, но в тебе есть прелестные черты. Твои глаза. И эта маленькая поцелуйная впадинка прямо между ключицами. Твои талия и лодыжки достойны аристократки. Головка прекрасной формы. А когда ты смотришь через плечо, то сводишь с ума, особенно, в сумерки или при лунном свете. Девушка-эльф. Лесная фея. Ты принадлежишь лесам, Лунный Свет — тебе не следует покидать их. Несмотря на твои корни, в тебе есть что-то дикое, далекое и неприрученное. У тебя такой красивый, сладкий, грудной и легкий голос. Прекрасный голос для любви.

— Ты будто поцеловал камень красноречия[21], — усмехнулась Валенси. Но потом, неделю за неделей наслаждалась вкусом этих комплиментов.

Она также приобрела бледно-зеленый купальный костюм — наряд, который поверг бы все семейство Стирлингов в оцепенение, увидь они ее в нем. Барни научил ее плавать. Иногда она с утра надевала купальник и не снимала до ночи — сбегая к воде, чтобы нырнуть, когда хотелось, а потом сушиться, развалясь на нагретых солнцем камнях.

Она позабыла все угнетающие мысли, что прежде приходили к ней по ночам, все несправедливости и разочарования. Словно все это было не с нею, Валенси Снейт, которая всегда была счастлива, а с каким-то иным человеком.

— Понимаю теперь, что это такое — родиться заново, — говорила она Барни.

Холмс[22] говорит о скорби, которая «оставляет пятна» на страницах жизни, но Валенси обнаружила, что на страницах ее жизни оставило пятна счастье, окрасив в розовый цвет все ее прежнее существование. Ей было трудно поверить, что она когда-то была одинокой, несчастной и запуганной.

«Когда придет смерть, я буду знать, что жила, — думала Валенси. — Каждый прожитый час будет наполнен жизнью».

И собственная горка песка!

Однажды Валенси собрала в горку песок в небольшой островной пещере и воткнула сверху маленький Юнион Джек[23].

— Что ты празднуешь? — поинтересовался Барни.

— Я просто изгоняю старого демона, — ответила ему Валенси.

Наступила осень.

Прохладные ночи уходящего сентября. Пришлось покинуть веранду, но они разводили огонь в большом камине и устраивались перед ним, шутили и смеялись. Дверь оставляли открытой, и Банджо с Везунчиком гуляли сами по себе. Иногда коты зарывались в мех медвежьей шкуры между Барни и Валенси; иногда удалялись из дома в тайны холодной ночи. За старым эркером тлели в дальних туманах звезды. Настойчиво-монотонное пение сосен наполняло воздух. Ветер, разыгравшись, гнал волны, они мягко шлепались о прибрежные скалы. Им не нужно было света, огонь в камине то разгорался, освещая комнату, то, затухал, погружая ее во тьму. Когда ночной ветер усиливался, Барни закрывал двери, зажигал лампу и читал Валенси стихи, эссе и прекрасные мрачные хроники древних войн. Барни никогда не читал романы, уверяя, что это скучно. Но иногда Валенси читала их сама, лежа на волчьей шкуре и смеясь в тишине. Барни не относился к тому роду назойливых людей, что не могут не спросить, если вы смеетесь над чем-то прочитанным: «И в чем же шутка?»

Октябрь, создавший пышное многоцветное зрелище вокруг Мистависа. Валенси всей душой погрузилась в него. Она и представить не могла, что на свете существует такое великолепие. Прекрасный мир красок. Голубые, расчерченные ветрами небеса. Солнечный свет, дремлющий на полянах волшебной страны. Долгие сказочно-пурпурные праздные дни, когда они дрейфовали в лодке вдоль берегов или плыли по речкам, одетым в багрец и золото. Красное осеннее полнолуние. Колдовские бури, что обнажают деревья, срывая и расшвыривая листву по берегам. Летящие тени облаков. Разве есть на свете что-то прекрасней этой щеголевато-пышной земли?