в которой они могли рассчитывать на его безоговорочную поддержку. И в этой области у Советского Союза было значительно больше пропагандных козырей, чем у Соединенных Штатов. Дальнейшие акции движения за мир, контролируемые коммунистами, показывают, что Советы не собирались никому уступать Томаса Манна и в своем усердии временами рисковали ему навредить.

13 октября 1950 года, еще до официального опровержения, он записал в дневнике: «Жолио-Кюри настаивает из-за резолюции в Совет Безопасности». На призыв физика-коммуниста он ответил 2 ноября письмом, в котором подчеркивал свою лояльность Соединенным Штатам и возможность индивидуально, вне групп и союзов, вступать за мир[334]. 18 ноября восточноберлинская газета «Нойес Дойчланд» сообщила, что Томас Манн избран в Президиум Второго конгресса защитников мира. По сообщению «Ассошейтед Пресс» из Калифорнии, Томас Манн незамедлительно опроверг эту информацию. Опровержение было помещено 20 ноября в газете «Лос-Анджелес тайме»[335].

1 февраля 1951 года «Нью-Йорк тайме» заявила о деятельности новой организации, которая называлась «Американский крестовый поход за мир» (American Peace Crusade}. Ее спонсором, по данным газеты, была группа, к которой принадлежали Томас Манн и Поль Робсон[336]. Имени Робсона было достаточно, чтобы определить новую организацию как просоветскую или прокоммунистическую. Чернокожий певец Поль Робсон был идеальной символической фигурой для советской пропаганды. Он происходил из бедной семьи и с юных лет на собственном опыте познал расизм и социальную несправедливость. С середины тридцатых годов он часто ездил в Советский Союз и был там очень популярен. В 1952 году он стал лауреатом Международной Сталинской премии мира.

Проект, который столь активно осуществляли прокоммунистические борцы за мир, был неумело разработан и слабо скоординирован. После использования своего имени в связи с American Peace Crusade писатель сделал заявление, которое 11 февраля 1951 года распространило «Юнайтед пресс»: он, Томас Манн, более не намерен участвовать в каких-либо групповых акциях[337]. Затем в письме японскому студенту Тосио Морикава он четко обрисовал проблему, которую эти борцы создали ему своим неумеренным усердием:

<…> коммунисты не очень умны, в том, например, как они обращаются с моим именем. Они хорошо знают, что, когда дело идет о мире, я на их стороне, и им следовало бы немного щадить мое имя, чья действенность (если о таковой может идти речь) опирается на партийную независимость, вместо того чтобы его трепать, ездить на нем, разбрасываться, да и злоупотреблять им. Кое-что из этого я терпел, но в конце концов мне все же пришлось высказаться[338].

Объятия Советов иногда были слишком тесными, из-за чего Томас Манн испытывал некоторое замешательство. Но на их щедрую сниходительность к его страхам и колебаниям он все же отвечал взаимностью. На злоупотребление его именем он реагировал без обиды и намеков на пересмотр благожелательного отношения к просоветским борцам за мир. 13 марта 1951 года он писал Арнольду Цвейгу о коммунистах: «Я от всего сердца верю этим людям, что они выступают за мир ради человечества, а не по партийной линии. Но обстоятельства таковы, что много народу им не верит, и поэтому всякое дело, к которому причастны такие имена, с ужасом отторгается или дает врагам мира повод к очернительству и дискредитации»[339]. Та же мысль: любой форум миротворцев, если его хотя бы заподозрят в контактах с коммунистами, обречен в Америке на провал – повторяется в письмах Томаса Манна неоднократно[340]. Недоверие к этим борцам за мир или раздражение их фамильярным использованием его имени он не высказывает нигде. В тот же день 13 марта он записал: «Московская демонстрация со Сталиным против пропаганды войны, за которую грозит строгое наказание. Заклеймили военный конформизм здешней пропагадистской машины – к сожалению, вполне точными словами, которые были переданы так, будто они совершенный бред»[341].

Антикоммунизм официальной Америки оставался общим врагом Советов и Томаса Манна. Но управляемые из СССР борцы за мир оказывали писателю медвежью услугу своим чрезмерным усердием. Его поездку в Веймар в Америке еще хорошо помнили. Множились публикации, в которых его имя связывалось с политически неблагонадежными группами, давая новые поводы для нападок на него. Вашингтонские ястребы не принимали всерьез его обтекаемые заверения в лояльности США. Красноречивым примером ситуации, в которой тогда находился Томас Манн, может служить его полемика с Ойгеном Тиллингером.

Журналист Ойген Тиллингер (в американском варианте Юджин Тиллинджер) в свое время эмигрировал в США из нацистской Германии. Не столь важно, был ли он в эпоху Трумэна действительно убежденным антикоммунистом или только плыл по течению ради карьеры. Важнее тот факт, что индивидуальная терминология Томаса Манна и его амплуа посредника и примирителя часто приводили к недоразумениям. Его склонность к переформатированию расхожих политических и социальных понятий снова вызвала конфликт. То же происходило и около двадцати лет назад, когда он выступил с «Немецкой речью», и в 1943 году, после выхода статьи «Судьба и задача».

Спор начался с публикации Тиллингера в журнале «Фримэн» от 26 марта 1951 года и продолжался около месяца. Упреки журналиста были вескими и практически загоняли Томаса Манна в угол. Он напоминал писателю о его подписи под Стокгольмским воззванием, о поддержке «Американского крестового похода за мир» и прочих союзов с просоветской репутацией и о призыве к «гуманистическому коммунизму» в докладе «Мое время». Тиллингер задавал Томасу Манну ряд прямых и неудобных вопросов: например, одобряет ли тот Берлинский антикоммунистический конгресс в защиту культурной свободы или возвысил ли он свой голос против преследования верующих за железным занавесом. Болезненным для писателя и небезосновательным был намек Тиллингера на двойные стандарты, с которыми он, Томас Манн, подходит к государственному террору. В этом же его упрекали и Ойген Когон, и Пауль Ольберг, причем ни одного из них нельзя было заподозрить в каких-либо профашистских симпатиях. Напротив: Когон был узником Бухенвальда, а Ольберг и Тиллингер бежали от гитлеровского режима за границу. В итоге Тиллингер квалифицировал Томаса Манна как «попутчика» красных (fellow traveler)[342].

Контраргументы Томаса Манна не могли убедить единомышленников Тиллингера. Ни утверждения, что он якобы не подписывал никаких призывов, ни его невнятное обособление от коммунизма, при котором он всегда оставлял за собой «диалектическую» свободу маневра, не представлялись им весомыми доводами. Понятия мейнстримных журналистов были однозначными и формировались политической атмосферой в стране. Словосочетание «гуманистический коммунизм», который Томас Манн противопоставлял тоталитарному, звучало для них так же абсурдно, как для Томаса Манна, вероятно, прозвучала бы конструкция «гуманистический фашизм». Говоря о его связях с подконтрольными коммунистам союзами, Тиллингер ссылался на соответствующие ведомственные документы. «Отказ от коммунизма»