— Иди, куда шел, — говорю я.

Открывая дверь в следующий раз, он говорит то же самое:

— Надень ночную рубашку, Аманда, и закрой окно. Дует.

Я многого не рассказываю Би. Например, что сегодня ночью я, может быть, убегу. Может быть, в городе меня будет ждать он. Может быть, мы, совсем как мама с Мартином, залезем на вышку, на колокольню или на крышу, откуда нам будет видно весь город, и тогда мы скажем «крибле-крабле-бумс», он войдет в меня сзади, а я сразу же заведусь.

Но прежде, чем это произойдет, я спою для Би пять песен. Одну песню — за старых, другую — за молодых, одну — за живых и еще одну — за мертвых. А потом я спою одну песню только для тебя. Слышишь, Би? Одну песню — только для тебя. Прежде чем уйти, я хочу убедиться, что ты спишь.

Открывая дверь в последний раз, Мартин сказал:

— Давай поговорим?

Я посмотрела на него:

— Запомни, ты мне никакой не друг!

— Ну нет так нет, — сказал он. — Но надень ночную рубашку.

Коринне

Ледяная зимняя ночь. Идет дождь вперемешку со снегом, и угольно-черные улицы пусты. Трамвай почти пуст. Я сижу в самом конце, а через несколько сидений впереди меня сидит незнакомый мужчина. В моем попутчике мне чудится что-то знакомое — может, спина или волосы, тоже угольно-черные. Трамвай остановился, и мужчина направляется к выходу. Я наконец решаюсь и окликаю его. «Мартин Волд, — говорю я. — Это ты?» Мужчина оборачивается и, улыбаясь, качает головой. Не он. Не Мартин. У этого маленькие зеленые глаза, а на подбородке ямочка. Извиняясь, я говорю, что обозналась, и мы желаем друг другу спокойной ночи.

В последнее время я много думаю о нем. После похорон Стеллы он пропал из поля зрения. Мое расследование было закончено, Мартина ни в чем не заподозрили, во всяком случае, никаких доказательств его вины не было. Он мог делать что заблагорассудится и решил исчезнуть, а для меня и моих коллег его дело было закрыто. Правда, потом оказалось, что для меня его дело остается открытым. Как влюбленная женщина, я брожу по городу, и он мерещится мне на каждом углу. К счастью, я никогда не была влюблена. Однако благодаря своей профессии я достаточно повидала влюбленных женщин, чтобы знать, как примерно это бывает. Куда бы они ни пошли, везде им чудится их избранник: вот он садится в машину, стоит, прислонившись к стене, или сидит за столиком в кафе, или идет по другой стороне улицы.

* * *

Иногда на темной шали, которой занавешено окно в спальне Стеллы и Мартина, появляется лицо. Мартин говорит, что это женское лицо, а Стелла — что мужское. Но оба сходятся в том, что это лицо с ними разговаривает. Они придумывают ему имя — господин Поппель.

— Хотя я и уверен в том, что лицо женское, я согласен называть его господином Поппелем, — говорит Мартин.

Сегодня 2 сентября 2000 года, похороны Стеллы начнутся через несколько часов. Мы с Мартином сидим напротив друг друга за большим обеденным столом. Скоро утро.

— А кто такой господин Поппель? — спрашиваю я. — Чем он или она занимается?

— Она раскрывает свой большой рот и поет, — отвечает Мартин.

— Поет?

— Да, поет, — говорит Мартин, — про нас, про Стеллу и про меня.

— И о чем она пела в последний день в жизни Стеллы, 27 августа 2000 года?

— Господин Поппель редко поет днем.

— Вот как. О чем же господин Поппель поет в последнюю в жизни Стеллы ночь?

— Она поет колыбельную, — говорит Мартин. — Ту самую, что Стелла пела для Би, когда та была младше. Теперь кажется, что это опять Стелла поет, но голосом господина Поппеля, глухим и искусственным. Она лежит в кровати рядом со мной, и я прошу ее замолчать. Я прошу ее замолчать, а она отвечает, что тот, кто таким тоном разговаривает с господином Поппелем, будет наказан. Она говорит, я должен вежливо попросить. Я вежливо прошу: «Пожалуйста, господин Поппель, не пойте больше сегодня вечером». Во всяком случае, не эту песню, которая напоминает нам о странных маленьких детях, которые никогда не плачут, но все равно не дают нам спать по ночам. Стелла отворачивается. Провались ты к черту, говорит она. Провались ты к черту, Мартин. А потом, повернувшись друг к другу спиной, мы на пару часов засыпаем.

— Так значит, сколько было времени, когда вы уснули?

— Думаю, шестой час, — говорит Мартин. — Мы всю ночь снимали видео.

— Кстати, о видео, — перебиваю я. — Я все хотела у тебя спросить. На этой пленке Стелла несколько раз повторяет, что хочет тебе что-то сказать.

— Я такого не помню.

— Той ночью она тебе о чем-то рассказывала?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Нет, не знаю… Ничего особенного не припомню, если ты об этом. Нет, не думаю. У Стеллы всегда в голове крутилось не меньше тысячи мыслей, о которых ей немедленно надо было рассказать. Но ничего особенного она не сказала, я бы запомнил.

— Может, что она была беременна?

— Нет.

— В каком смысле? Нет — она вообще ничего не говорила? Или нет — она не была беременна?

— Нет, нет, нет!

Я смотрю на Мартина и говорю:

— Большое количество желтого тела, маленький сгусток плоти, покрытый слизистой, небольшой вздувшийся холмик, малютка не крупнее одного сантиметра.

* * *

Мы добрались до последнего дня.

Повернувшись друг к другу спиной, Мартин и Стелла засыпают, через несколько часов просыпаются, и начинается последний день. Мартин уже много раз описывал его. Он разговаривал с моими коллегами, разговаривал со мной. И что мы имеем?

У нас есть мужчина и женщина на крыше дома на Фрогнере. Как канатоходцы, циркачи или воздушные гимнасты, они ходят прямо по краю, туда и обратно. У нас есть объятие и падение. Женщина вырывается из рук мужчины и падает. Или он толкает ее, и она падает. Оба они устали, смертельно устали.

— Несчастный случай, — говорят мои коллеги. — Да, они получили по заслугам. Да, поступок безответственный. Но это не преступление. Знакомые Стеллы и Мартина — а таких немного — подтверждают, что их брак был вполне благополучным. Вполне благополучным!

— Большинство браков не относятся к вполне благополучным, — говорят мои коллеги. И я согласилась бы с ними, если бы каждый раз, сталкиваясь с Мартином лицом к лицу, меня не пронизывала эта боль в животе…

— Давай обсудим это еще раз, Мартин.

Смерив меня взглядом, Мартин зажигает сигарету.

— А нужно ли?

— Что?

— Обсуждать это еще раз? Мне больше нравится рассказывать истории.

— Позволь напомнить тебе, что я представляю закон, а пока толстая певица не спела, опера не закончена.