развития римской спаты. Романский меч иногда снабжался кордой для удерживания на запястье, что было особенно важно во избежание потери оружия. Такая корда изображена в Берлинской рукописи «Романа об Энее». Важнейшие центры производства мечей в XI–XII веках располагались в городах Германии, Италии и Бургундии, существуя там еще со времен империи франков. Такими городами были, в частности: Аугсбург, Пассау, Кельн, Милан, Брешия, Савойский Бордо. Принципиальным отличием меча романского типа, распространившегося в Европе в XI веке, от меча каролингского типа, господствовавшего в эпоху викингов на огромных территориях от Франции и Скандинавии до Руси, была удлиненная рукоять, предназначенная для боя в конном строю, в частности, для нанесения рубящего удара с седла. На рубеже XI–XII веков в производстве мечей и клинкового оружия в целом произошли серьезные и прогрессивные изменения, связанные с усовершенствованием обработки железа. Дамасская сталь стала недоступна в Европе в связи с нашествием сельджуков, и немецкие оружейники пошли по пути активного усовершенствования методов выплавки железа из местной руды, максимально очищая ее от шлаков. В пешем бою в конце XII века, как следует из сведений старофранцузского «Романа об Александре» (1180 год), а также из миниатюр Берлинской рукописи «Романа об Энее», уже начинает применяться двуручный захват удлиненного романского меча. Несомненно, что Берлинская рукопись отражает рыцарскую тактику, сформировавшуюся уже в эпоху Первого крестового похода. Указанная рукопись содержит также интересное изображение тарана, удерживаемого вручную рыцарями, идущими на штурм крепости.

Вольфрам фон Эшенбах. Миниатюра из Манесского кодекса, 1300–1310 гг.

Византийская армия и ее отражение в современной историографии

Анна Комнина уделила значительное внимание описанию современной ей византийской армии, которая во второй половине XI века, несмотря на череду тяжелых поражений, обладала наибольшим опытом ведения боевых действий в различных географических условиях – на суше и на море, – против самых разных противников. Драматические события XI века привели к упадку фемного строя, столь подробно описанного в книгах императора Константина Багрянородного[215], и связанного с этим строем стратиотского ополчения. На смену стратиотскому ополчению – вопреки мнению ряда советских византинистов, малоэффективному и непрофессиональному – пришли хорошо подготовленные дружины наемников и держателей проний, которые формировали класс служилой знати. Борьба с арабами на Сицилии, с норманнами в южной Италии, с сельджуками в Армении и Анатолии, с печенегами на Балканах положительным образом отражалась на многообразии оснащения, развитии тактики и стратегии византийской армии в этот период. Комплекс вооружения византийской армии в период XI–XII веков обладал определенной спецификой. На протяжении всего XI века в составе византийской армии постоянно действовали западноевропейские наемные контингенты, состоявшие из варягов, норманнов, франков, немецких рыцарей, а в царствование императора Алексея Комнина – даже англосаксов, сохранявших верность Этгару Этелингу, последнему титулярному королю Англии из Уэссекской династии. Временами подобные контингенты были весьма значительны. Без сомнения, эти рыцари и солдаты пользовались традиционным для себя западноевропейским комплексом вооружения, в общих чертах описанным выше, а наличие в византийской армии большого количества рыцарей и солдат из Северной Европы способствовало известной германизации обычаев византийской военной элиты в этот период. Основные этапы истории византийской армии в эпоху Комнинов неплохо освещены в известной работе Джона Бинкермейера, которая, впрочем, носит слишком общий характер и пытается охватить без малого целое столетие (1081–1180 гг.). Состояние византийской армии в 1080-х годах освещено в этой монографии в самом общем виде[216].

В 2013 году в Екатеринбурге вышла книга А. С. Мохова, посвященная эволюции византийской военной системы в VIII–XI веках[217]. По мнению автора, фемные ополчения стратиотов не играли, как правило, главную роль в активных боевых действиях, а выполняли задачи по охране территории фемы. Главная же роль принадлежала т. н. мобильной армии, состоявшей из конных тагм, сформированных императором Константином V Копронимом (741–775)[218], а затем, начиная с IX века, т. н. регулярной или полевой армии. Однако вместе с тем исследование А. С. Мохова вызывает ряд вопросов. Так, например, автор по неизвестным причинам оставляет за пределами своего внимания комплекс вооружения византийской армии, с изучения которого должно начинаться исследование истории любых вооруженных сил. Излагая историю византийской армии в эпоху Исаврийской династии, автор опирается на сведения из «Хронографии» Феофана Исповедника, без серьезной внутренней критики этого специфического источника. Автор использует лишь две работы крупнейшего специалиста по истории византийских «темных веков» и иконоборчества Пауля Шпека, посвященных императору Константину VI (780–797) и Артавазду (742–743). В то же время главные научные труды Пауля Шпека, в которых детально рассматриваются источники по истории правления императоров Ираклия (610–641), Льва III Исавра (717–741) и Константина V Копронима (741–775), почему-то оставлены без внимания.

А. С. Мохов обильно цитирует русских военных теоретиков рубежа XIX–XX веков, среди которых, например, присутствуют военный министр, генерал-фельдмаршал Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912), генерал-лейтенант Александр Владимирович Геруа (1870–1944?) и советские военспецы – Юрий Сергеевич Лазаревич (1863 – после 1922) и Александр Андреевич Свечин (1878–1938). При этом некоторые биографические справки, посвященные этим военным писателям, неполны. В частности, в справке, посвященной генерал-майору русской императорской армии Ю. С. Лазаревичу, автор упоминает лишь факт его службы в РККА в 1920-е годы, в то время как его участие в Белом движении и служба в Вооруженных Силах Юга России в 1919 году почему-то оставлены без внимания[219].

Для уточнения вопросов военной теории и военной терминологии, важных с точки зрения А. С. Мохова[220], большое значение имеют работы генерал-лейтенанта Николая Николаевича Головина (1875–1944), основателя Зарубежных высших военно-научных курсов в Париже (1927–1944), и генерального штаба полковника Евгения Эдуардовича Месснера (1891–1974), последнего начальника штаба Корниловской ударной дивизии. В частности, Н. Н. Головин подчеркивал важнейшее значение для истории любых вооруженных сил военной социологии: «В среде одной только русской армии мы можем увидеть случай, когда два начальника штаба Верховного Главнокомандующего, генерал Алексеев и заменивший его генерал Гурко, исходя из различного толкования – что такое категория бойцов, приходят к совершенно противоположным выводам: в то время как генерал Алексеев утверждает, что бойцы составляют 35 % численного состава русской армии, а небойцы – 65 %, генерал Гурко считает, что бойцы составляют 65 %, а не бойцы 35 %»[221]. Если, согласно Н. Н. Головину, даже Первая мировая война не привела к выработке надежных критериев расчета соотношения строевых и нестроевых чинов русской армии, то тем более вряд ли могут быть признаны убедительными попытки А. С. Мохова определить реальную численность византийских воинских подразделений на основании этимологии военных терминов и отрывочных сведений источников. Е. Э. Месснер писал: «Современная скрыто-милиционная армия является той силой, которая под руководством злонамеренных лиц может в любой момент войну между нациями обратить в войну между классами»[222].

Подобная характеристика, данная