– Вот и я был в бешенстве, когда обнаружил на официальной, государственного, между прочим, издания карте, что моя фамилия отныне не Торлецкий, а Терлецкий!..

…За занимательной болтовней прошел час. Ко вчерашнему разговору о дуэли пока не возвращались, но Митя чувствовал – граф обязательно вспомнит об этом.

От мыслей о дуэли Митя перескочил на злосчастное дополнительное задание. Время шло, вон уже суббота к обеду. Если сегодняшний день целиком пробыть у графа, то завтра придется сидеть над учебником не разгибаясь, с утра до вечера…

– Дмитрий Карлович, голубчик, да вы меня вовсе не слушаете! – Торлецкий, полыхнув зеленью глаз, нахмурился. – А-а-а, понимаю… Вас тревожит, что старая перечница граф Торлецкий обещал вам попрактиковать в боксе и самбо, а сам все предается воспоминаниям о делах давно минувших дней? Прошу меня извинить. Мы немедленно приступим к занятиям…

Митя и сказать-то ничего не успел, а энергичный граф уже оттащил в сторону стол, сдвинул к стене ящик с саркофагом, отодвинул стулья. Скинув халат, он остался в заурядном китайском спортивном костюме и встал в боксерскую стойку.

Тут уж ничего не оставалось делать, как стянуть свитер и встать напротив графа.

– Перво-наперво, Дмитрий Карлович, усвойте одно очень важное правило: вступая в поединок, забудьте про боль. Тот, кто боится боли, будь он трижды силачом, обязательно проиграет. Умение держать удар, умение выстоять – это гораздо важнее, нежели умение хорошо бить или быстро передвигаться.

– Да я… – начал было Митя, но Торлецкий перебил его:

– Вижу, вижу, как всякий русский, вы, сударь, охочи до кулачной забавы и ничуть не боитесь. Перейдем ко второму важнейшему моменту, а именно к кулаку. Как вы сжимаете кулак?

Митя показал. Граф внимательно осмотрел Митину руку и недовольно покачал головой:

– Нет, Дмитрий Карлович, это – не кулак. Смотрите: пальцы следует сжимать не все разом, а по очереди, начиная с меньшего. Когда четыре пальца сжаты, поверх накладывается большой палец, замыкающий кулак, словно бы скоба – замок. Теперь необходимо напрячь все силы и максимально сжать руку, сделав ее напряженной и твердой. Вот так, видите? Теперь вы…

Сказать по правде, Митин кулак, хотя он и делал все по примеру графа, оказался вовсе не таким твердым и крепким, как у Торлецкого, но тот, ощупав Митину руку, остался доволен, и они приступили к отработке приемов.

Уже через пять минут, поднимаясь с каменного пола и потирая отбитый локоть, Митя в душе очень сильно пожалел, что вообще связался с боевитым графом. А тот, разойдясь, скакал по подземелью и скрежещущим голосом выкрикивал:

– Левую – согнуть! Правую – вперед! Присесть! Выпад! Резче, резче… Хук! Еще хук! Подныривайте, Дмитрий Карлович, подныривайте! Да бейте же, черт бы вас побрал! Сильнее! Не бойтесь! Сильнее! Еще!

– Да не могу я сильнее! – выкрикнул Митя, отскакивая от графа. Тот сделал молниеносный выпад, махнул рукой, и у Мити перед глазами поплыли разноцветные круги…

– Защита! Где защита? – сокрушенно простонал граф, останавливаясь. Он усадил пошатывающегося Митю на стул, брызнул в лицо воды:

– Ну что, очнулись? Н-да… Похоже, Дмитрий Карлович, бокс вам не дается…

– Д-да, Федор Анатольевич, не дается… – кивнул Митя.

– Ну ничего! – воодушевился граф. – Попробуем самбо. Это – чудеснейшее средство для противостояния любому противнику, и вы сейчас в этом убедитесь!

Борьба Мите далась намного лучше бокса. Уже спустя полчаса он лихо швырнул графа на пол первым освоенным приемом – боковой подсечкой, и довольный своим учеником Торлецкий объявил перерыв…

* * *

Тренировку они закончили к трем. Митя в глубине души тешил себя надеждой, что граф не станет настаивать на немедленной дуэли, или, как про себя называл это Митя, махаловке. Но Федор Анатольевич Торлецкий, видимо, был не из тех, кто откладывал дело в долгий ящик.

После легкого перекусона, состоявшего из бутербродов с копченой колбасой и сыром, а также непременного чая, до которого граф оказался большим охотником, Торлецкий решительно спросил:

– В каком часу, Дмитрий Карлович, нам лучше выступать, дабы застать наших недругов врасплох?

У Мити от слова «наших» потеплело на душе, но одновременно похолодело где-то в желудке, и он заплетающимся языком пробормотал:

– Они обычно часа в четыре… У трансформаторной будки собираются… Рядом со школой… Только это… Дождь же сегодня, не придут они…

Последнюю фразу Митя выговорил с откровенной надеждой, но граф радостно потер руки:

– Дождь, по счастью, давно закончился…

Заметив удивленный Митин взгляд, Торлецкий объяснил:

– Помимо бессмертия я после… м-м-м… известных вам событий приобрел множество всевозможных удивительных способностей, и в том числе замечательную чувствительность к погоде. Даже находясь здесь, в подземелье, я отлично знаю, что дождь прекратился и вряд ли возобновится в течение трех ближайших дней… Итак, далеко ли до этой… трансформаторной, правильно? будки?

– Минут пятнадцать… – обреченно пробурчал Митя.

– Вот и отлично, значит, уже можно собираться. Не люблю, знаете ли, медлить да сомневаться!

С этими словами граф потащил Митю в спальню, где весь простенок занимал огромный, темной полировки, старинный гардероб.

– Дмитрий Карлович, как вы заметили, на поверхности я бываю редко, поэтому прошу вас выступить в роли эксперта – как мне одеться, дабы не привлекать излишнего внимания?

Митя озадаченно хмыкнул – если у тебя глаза светят ярче, чем зеленый сигнал светофора, какая уж тут разница, во что ты одет…

Граф тем временем распахнул тяжелые резные створки гардероба, и потрясенный Митя увидел тесный ряд разнообразных нарядов – от шитого золотом мундира с блестящими эполетами до парадного кителя полковника Советской армии, украшенного аксельбантом.

– Это все ваше?..

– Ну, в некотором роде… – уклончиво ответил Торлецкий и, приблизившись, постарался запихнуть в глубины гардероба черный кургузый мундирчик с серебряным черепом и V-образной нашивкой-птичкой на рукаве… Митя видел такой в каком-то фильме, но в каком и на ком – вспомнить он не смог, однако сделал вывод: граф вовсе не так прост, как кажется…

После недолгих примерок они остановились на черном кожаном плаще («Трофей, в таких щеголяли пилоты германского „Люфтваффе“»! – пояснил граф) и высоких английских ботинках для верховой езды («О, эти ботинки мне подарил лорд Паунд перед стипль-чезом в Корнуолле!»). Светящиеся глаза Торлецкого скрылись под широкими полями уже знакомой Мите шляпы, а довершила экипировку графа тяжелая черная трость.

Наконец, выудив откуда-то вчерашний «Смит-и-Вессон», вычищенный и заряженный, граф положил револьвер во внутренний карман и объявил, что он готов и можно выступать.