Девушка раздвинула шторы и послушно помахала. В автобусе это заметили. Стекло поднялось. Микроавтобус проехал метров сто и припарковался. Мальчики Тилля устраивались, как видно, надолго.

Алла задернула шторы.

– А теперь что? – спросила она пасмурно.

– Поворот на сто восемьдесят градусов и три шага вперед!

– Ты меня выгоняешь? – не поверила она.

– Слишком много вопросов! Стоп раз-два! Тридцать градусов влево! Геометрию учила? В курсе, что такое тридцать градусов?..

– Да.

– А я думаю, нет, потому что ты повернулась на сорок пять!

На этот раз девушка сделала все верно и оказалась прямо напротив раковины.

– Намек понят? Я не рабовладелец! Всего лишь скромный эксплуататор. Хочешь оставаться здесь – трудись! Когда берсерки уедут – сможешь уйти. – Родион положил рядом с собой шнеппер и занялся курицей. На девушку он больше не обращал внимания. Алла с плеском мыла посуду, выражая свое недовольство тем, что со стуком ставила ее на стол.

– Просто ради интереса. И часто ты? – спросил Родион, заканчивая глодать ножку.

– Что часто?

– Ну часто тебя дарят шнырам?.. Бывшим?

Она вспыхнула. Лучшая тарелка из сервиза, подаренного бабушке Родиона за тридцать лет работы на ламповом заводе, полетела ему в голову. Родион поймал тарелку, придирчиво оглядел и, обнаружив присохший рис, заставил перемывать.

– Ни разу не дарили! Я из форта Белдо. Несколько дней назад сдуру брякнула, что шныры не такие скоты, как ведьмари. Кто-то это услышал, капнул Белдо или сразу Тиллю. Не знаю кому. Но приехали от Тилля, – сказала Алла.

Родион хмыкнул.

– Забавно. И твой волшебный старичок не заступился?

– Нет. Но не знать он не мог. У нас без согласия из чужих фортов никого не хватают, – сказала Алла с обидой.

– И тебя подарили?

– Подарили.

– Щедрый жест! – признал Родион и продолжил есть.

Алла быстро приходила в себя. Постепенно начались улыбочки, вскидывание глазок и прочая лицевая женская гимнастика. Это не могло не сказаться на производительности труда, что не понравилось Родиону. Поэтому когда девушка, не выдержав, спросила: «Ты собираешься съесть всю курицу один?» – он хладнокровно ответил: «Разумеется. Это же моя курица!»

– Ты что, ее воспитал?

Родион медленно покачал головой.

– Я ее купил и приготовил. И она не простит мне, если ее сожрет кто-то другой.

– И она что? Будет тебе мстить?

– Не исключено. Я не хочу мести мертвой курицы!

Что-то привлекло внимание Родиона. По белому шкафчику ползла крупная, точно литая, пчела. Ползла тяжело, проскальзывала. Казалась много пролетевшей и уставшей. Золото ее боков показалось Родиону тусклее обычного.

Алла взвизгнула и схватилась за тряпку. Родион поймал ее за запястье.

– Не смей! Ты ей не повредишь, но никогда ее не трогай! Тебе все понятно? Даже пальцем! Даже мыслью! Или вылетишь отсюда через окно! Тебе все понятно?

– Да, – испуганно ответил подарок.

Папа, я изобрел, что тапок вращается сам по себе, если привязать его к вентилятору. Таким образом, папа, тебя не существует!

Из дневника невернувшегося шныра

Когда делаешь что-то более-менее хорошее, всегда тянет ворчать. Например, выносишь мусор и хочется кричать на всю улицу: «Вот, все гадят, а я один выношу!» – или ставишь пельмени на плиту: «Все жрут, а я одна готовлю!» Это называется внутренней компенсацией за хороший поступок.

Для Нади быть жертвой постепенно становилось профессией, правда, и компенсацию она за это требовала немалую: умирала от рассвета и до заката. Больше всего на свете Надя ненавидела мыть кастрюли и выварки. Огромные, грязные, жирные. Трешь дно, отдирая безнадежно пригоревшую кашу, и думаешь, что, должно быть, самое большое удовольствие на свете – хлестать обжор полотенцем по морде. Мокрым полотенцем. Подходишь и говоришь издали так, с намеком: «А-а, сладенький! Кушать любишь? А кастрюльки за собой моешь?»

И – раз! – его полотенцем по бестыжим глазам!

Суповна пошла вздремнуть на полчасика. Потом придет и будет готовить обед. Рядом с Надей вертелся второй кухонный помощник – Гоша. Мыть кастрюли было и его обязанностью тоже, но Гоша вечно от нее ускользал. Причем ускользал очень хитро. Внешне рвался отшкребывать кастрюли, прямо грудью бросался, но потом ему мешали какие-либо непреодолимые обстоятельства, так что в результате всю работу делала одна Надя. Вот и сегодня, добравшись с губкой до самой большой и грязной выварки, Гоша вспомнил, что обещал Кавалерии починить в библиотеке стеллаж. У Нади задрожали губы, опустились руки. Ватные лапки страдальчества стиснули ей горло, смяли голос.

– А нельзя вначале выварки помыть, а потом вонючую полку починить? – спросила она.

Гоша ударил себя кулаком по груди, где на белой майке вспыхивала маркерная надпись: «Тут бьется сердце Гоши! Грязными руками не трогать!»

– Никак, Надя, нельзя! Кавалерия уж год, как мне напоминает! – сказал он и умчался прежде, чем Надя всерьез начала умирать. Надя швырнула ему вслед тряпку, но не попала. Она готова была поспорить, что Гоша действительно помчался в библиотеку, однако в библиотеке он скажет, что ему надо мыть кастрюли, после чего затеряется где-то в коридорах и обратно появится не раньше обеда.

– Свинья он! Достал меня своими шуточками! То мертвую мышь в морозилку засунет, то соль с сахаром местами поменяет, то к ножу волосы приклеит и кетчупом их обмажет! Хоть бы ему нырки разрешили! – сказала она кукле Жомочке.

Кукла Жомочка, сидящая между красных в горошек коробок со специями, участливо слушала Надю. Громадные глаза распахнуты, ротик приоткрыт. Разговариваешь с ней – и на сердце становится легче. Порой Надя не выдерживала и бросалась целовать ее, такую умную, тихую, понимающую. Но сейчас целовать нельзя. Руки жирные, не зубами же ее с полки сдергивать.

Мрачно размышляя, что это все равно ненадолго и скоро их опять засвинячат, Надя вымыла три кастрюли и две выварки. Выварку с чаем можно было пока не трогать, к тому же и чая оставалось еще примерно с полведра. На обед чай не заваривают, а до ужина уж выхлебают как-нибудь. Неожиданно в пустой столовой послышались голоса. Один голос Надя узнала сразу: Кавалерия. Другой, отдышливый, низкий и рассыпающий пни, мог принадлежать только Кузепычу. Надя бросилась к двери и прижалась к ней ухом. Кавалерия и Кузепыч стояли у дальней стены. Многие слова ускользали от Нади, но смысл все равно был ясен. Когда голоса стихли, Надя в большой задумчивости вернулась к вываркам и продолжила их тереть. Последняя выварка была почти чистой, когда на глаза Наде опять попалась кукла Жомочка. Боком навалившись на коробки со специями, Жомочка свешивалась с полки и тянула к ней фарфоровые руки.